Царица Сладострастия

— Не надо отчаиваться, тысяча чертей! — возразил Лоренцо. — Скажи, ты, так же как я, опоясан цепью?

— Да так крепко, что ее звенья впились мне в тело выше бедер.

— И я сейчас испытываю то же удовольствие; но, ей-Богу, так долго не протянешь.

— На что же ты надеешься?

— Только на себя, черт возьми! Ну же, не падай духом, смерть приходит лишь раз, и надо постараться, чтобы она подзадержалась подольше.

Сказав это, Лоренцо, больше не обращавший внимания на жалобы приятеля, смочил водой звено цепи и стал усердно тереть им о керамический кувшин.

— Слышишь эту музыку? — через несколько минут спросил он Джакомо.

— Прекрасно слышу, но не понимаю, к чему нам все это: вряд ли тебе удастся вылететь из этой камеры, пробив ее своды.

— Я пока не знаю, что будет дальше. Главное обрести свободу движений, и я теперь вижу, что через два часа так оно и будет.

И в самом деле, менее чем за час Лоренцо так источил звено цепи трением о кувшин, что разорвать ее оказалось совсем просто; после этого Лоренцо тем же способом освободил Джакомо. Во время завершения этой операции издалека донесся какой-то глухой шум.

— Нам надо быть настороже, — промолвил Лоренцо, — как только кто-нибудь появится, навалимся на него, выпытаем все, что сумеем, и заставим вывести нас отсюда.

Шум не стихал и даже усилился; затем послышалось звяканье ключей и чей-то голос прошептал несколько слов, но солдаты не расслышали их; однако никто не появился, и пленники почувствовали, что надежда, едва пробудившаяся в их душах, уже улетучивается, как вдруг тонкий луч прорезал окружавшую их темноту. Лоренцо осторожно подошел поближе к этому свету и убедился, что он пробивается из прилегающего к их камере помещения сквозь отверстие, образовавшееся в стене; он внимательно осмотрел эту щель.

— Теперь, — очень тихо сказал Лоренцо своему товарищу, — могу поклясться своей головой, где-то здесь был ход побольше того, что существует сейчас.

— Может быть, это дверь нашей камеры, — ответил? Джакомо.

— Нет, дверь — на другой стороне; я нащупал железную оковку, и меня, бывшего кузнеца, тут никак не проведешь… Эх! Если б у меня был кусок железа, хотя бы с палец длиной!..

— Свет Небесный! — воскликнул Джакомо. — Везет же нам! Я как раз сейчас обнаружил, что мерзавцы-монахи забыли отобрать у меня нож.

— Давай, давай его скорее… Клянусь кровью святого Януария, мы опять увидим свет!

Лоренцо взял нож и осторожно просунул лезвие в щель, сквозь которую пробивался луч света, и в скором времени через расширенное отверстие они уже осматривали большой подвал, представивший их взору чрезвычайно соблазнительную картину: великолепно расставленные бутылки и бочки. Какой-то монах со связкой ключей у пояса и лампой в руке медленно расхаживал между стройными рядами этой молчаливой винной армии, словно генерал, проводящий смотр своим солдатам. Время от времени он останавливался, чтобы пересчитать наименее многочисленный отряд, и с досадой качал головой, что-то бурча при этом вполголоса; однако отверстие, заметно расширенное Лоренцо, уже позволяло пленникам отчетливо слышать его речь.

— Странное дело! — ворчал монах. — Я точно помню, что в этом углу было три дюжины бутылок мадеры, а их тут всего тридцать, хотя я целую неделю к ним не прикасался… Моя последняя бочка рейнского вина оказалась неполной, и в рядах наших лучших французских вин появились бреши! Я никак не мог забрать отсюда столько вина за короткое время, к тому же я всегда веду счет тому, что изымаю. Мне кажется, что кто-то из братьев тайком присвоил себе мои обязанности эконома… Но я найду его, и тогда горе несчастному!..

Прислушиваясь к его словам, Лоренцо продолжал понемногу скоблить ножом отверстие в стене; вдруг лезвие уперлось во что-то ровное и твердое.

«Здесь что-то железное, — подумал бывший кузнец, — попробуем разобраться, задвижка это или замок».

И он со всей силы нажал на лезвие, опершись коленом о стену. Неожиданно препятствие, на которое наткнулось лезвие, подалось и огромный камень повернулся на собственной оси.

— Скорее за мной! — крикнул Лоренцо приятелю.

Они бросились через открывшийся ход в соседний подвал и схватили монаха-эконома, сразу окаменевшего и онемевшего от ужаса.

— Очнитесь, святой отец, — сказал Лоренцо, — мы вовсе не такие страшные черти, как кажемся, а в аду, обставленном так же, как этот, невозможно замыслить ничего худого по отношению к такому жизнерадостному человеку, каким вы кажетесь.

— Чего вы хотите? Кто вы? — в растерянности спросил монах.

— Прежде всего мы хотим, чтобы вы успокоились, поскольку вам нечего бояться; затем — чтобы вы сказали нам, где мы находимся.

— Это помещение, дети мои, — ответил монах, немного придя в себя, — всего-навсего личный погреб нашего отца-настоятеля, чьим недостойным экономом я являюсь… Но все же, кто вы такие и как вы проникли сюда?

— Кто мы такие, ваше преподобие? Не хочу вас обидеть, но это касается только нас самих; ну а по поводу способа, позволившего нам проникнуть в это подземелье, я попрошу просветить нас; ибо, клянусь, я ничего вам не могу объяснить, а мой приятель ничуть не более.