Царская невеста. Любовь первого Романова

Марья не верила своим ушам. Владыка обращается к Мише как к государю и великому князю. Она видела, что братья Салтыковы раскрыли рты, словно галчата, услышав, что Мишку, которого они с полчаса назад вываляли в снегу, величают царем всея Руси. Ничего не понимал и сам Миша. Обернувшись к старице Марфе, он испуганно спросил:

– Матушка! Что владыка говорит?

Между тем архиепископу передали посох, усыпанный множеством алмазов.

– Прими сей посох царя Иоанна Васильевича яко жезл скипетродержавия.

Марья во все глаза смотрела на символ царской власти. Посох из рога единорога был приобретен Иваном Грозным у аугсбургских купцов за семьдесят тысяч талеров. Сплошь усыпанный алмазами и разноцветными лалами, он один стоил дороже всех драгоценностей царской сокровищницы. Говорили, что этим посохом Иван Грозный поразил своего старшего сына. Царь застал в одном из покоев дворца брюхатую невестку, жену Ивана. Изнывая от летней жары, она сидела в одной сорочке. По московским понятиям баба, на которой было менее трех одеяний, одно поверх другого, считалась почти голой. Царь воспылал гневом и прибил невестку столь жестоко, что у нее случился выкидыш. Старший сын и наследник Иван осмелился вступиться за жену. Отец, не помня себя от ярости, ударил его царским посохом. Острый железный наконечник вонзился в висок. Рана оказалась смертельной, и через пять дней наследник скончался. Царь горько раскаивался, но не в человеческой воле было изменить предначертанное свыше. И вот этот посох вручают Мише. В солнечных лучах, пробившихся сквозь тучи, сверкнули ярким светом алмазы, но Марье почудилось, что от посоха во все стороны полетели брызги крови.

Миша в ужасе отшатнулся от посоха. Старица Марфа сказала:

– Не гоже предлагать сие, владыка. У сына моего и в мыслях нет на таких великих преславных государствах быть государем. Он не в совершенных летах. Есть многие на то достойнее.

– Бо убо… сродственных искр… ради… – запинаясь произнес архиепископ, а потом не по-книжному, а по-простому сказал: – Веди речь, Авраамий!

Из рядов духовенства вышел Авраамий Палицын. Не носил он владыческой митры, всего лишь келарем был в Троицком монастыре. Но его знали лучше, чем иных митрополитов и архимандритов, а прославился он вместе с настоятелем Дионисием писаниями из монастыря, осажденного ляхами и казаками. Чудесно и вдохновенно писал Авраамий, и мало у него было соперников по части красноречия. Он начал складно и витиевато:

– Многокормный царственный корабль Михаил Федорович! Избран ты не человеческим составлением, но Божьим строением, иже есть единокровен преждебывшему великому государю и царю Федору Ивановичу и всему царскому корню до Святого Владимира и Августа, кесаря Римского.

Марфа отвечала за сына:

– Московского государства люди по грехам измалодушестовались. Прежним государям не прямо служили. Царю Борису изменили и детей его на поругание выдали, царя Димитрия злой смерти предали, царя Василия с престола свели и ляхам в полон отдали. Видя такие позор, убийства и поругание, как быть на Московском государстве и прирожденному государю государем?

Авраамий, будучи опытным ритором, нисколько не смутившись, возразил, что Борис сел на государство своим хотеньем, изведши государский корень, и Бог мстил ему кровь царевича Димитрия. О воре и расстриге Гришке Отрепьеве и поминать нечего, а царя Василия выбрали на царство немногие люди, и по вражьему действу многие города ему служить не восхотели и от того случились великая смута, рознь и междоусобие.

– А теперь люди Московского государства наказались все и пришли в соединение, – заключил келарь и в подтверждение своих слов воззвал к толпе: – Истинно ли, братья и сестры?

– Наказались сполна… Матушка, благослови сына на царство, – зашумели в первых рядах.

Но Марфа была непреклонна:

– Не хочу благословлять сына на верную погибель. Опричь того, отец его митрополит Ростовский и Ярославский преосвященный Филарет ныне у ляхов и литовских людей в полонном утеснении, а как сведает король Жигимонт, что на Московском государстве учинился его сын, то сейчас же велит сделать зло над отцом.

Авраамий Палицын простер руку в сторону толпы, павшей на колени:

– Великий государь, не презри всенародного рыдания. Сказано в Писании, плакася весь Израиль при пророке Моисее. Ныне же во граде, глаголемом Кострома, яко в древнем Иерусалиме, плакася весь народ русский, единогласно вопияху, да помажут на царство царя Михаила Федоровича.

Все стоявшие на коленях возрыдали, а затем, повинуясь указующему персту келаря, поднялись, забурлили и, обступив Мишу и старицу Марфу, повели их в Ипатьевский монастырь. Людской водоворот увлек за собой Марью и всех, кто сопровождал Романовых. Ей показалось, что расстояние до монастыря было преодолено в мгновение ока.