Царская невеста. Любовь первого Романова

Марья прошла через сени. В темноте угадывалась печь, занимавшая половину помещения. Марья нащупала рукой заволоку у низкого потолка. Через узкую щель из курной избы уходил дым. Называлось окно заволочным, потому что его заволакивали, или задвигали доской, когда печь протапливалась. В белых избах имелись дымницы – деревянные трубы, но в бедных избах топили по-черному, не обращая внимания на едкий дым и сажу, лишь бы было тепло.

Марья отодвинула закрышку волокового окна, и тонкий солнечный лучик пронзил мрак курной избы и высветил полати, на которых, оскалив зубы и задрав к потолку закоченевшие когтистые руки, лежал мертвый мужик. «Свят! Свят!» – по привычке прошептала девушка. Полагалось испуганно шептать при виде покойника, хотя какой там испуг, если Марья на своем коротком веку повидала больше мертвых, чем живых. Она скинула с себя опашень и летник, оставшись в одной рубахе. Ей не хотелось пачкать чистое платье, но в курной избе все было покрыто толстым слоем сажи. Она осторожно повесила опашень на окаменевшие руки покойника, чтобы платье не касалось закопченных стен.

Теперь надо было надеть мужское платье, но от этой мысли Марье стало жутко, как никогда в жизни. Она стояла босая, не в силах решиться, и только когда ступни заледенели от холодного земляного пола, она зажмурилась и натянула мужские порты. Высокие сафьяновые сапоги показались тяжелыми, зато кафтан пришелся впору. Марья сняла девичий венец и спрятала косу под меховой колпак, крытый сукном. Вот и все! Она подошла к двери. Сердечко отчаянно колотилось. Разве можно было предстать в таком виде перед дядей и его товарищами? Еще раз перекрестившись, девушка вышла на белый свет.

Ее появление вызвало веселье. Стрельцы, не смущаясь посланника, заржали, словно стоялые жеребцы: «Была девка, стала парнем! Эй, косу спрятала или остригла?» Марья, не чуя ног, юркнула в возок. Спасибо дяде, который поспешил прервать обидное веселье, приказав стрельцам трогаться в путь.

Небольшой отряд разделились надвое. Несколько стрельцов на рысях отправились впереди посольского возка, другие гуськом пристроились сзади, чтобы оградить посольских людей от неожиданного нападения из засады. Марья забилась в угол, прикрывшись дядиной дорожной епанчой. Казалось, она дремлет. На самом деле она чутко прислушивалась к разговору, который вели дядя и подьячий. Многое из мудреных речей она не разумела, но тем любопытнее было слушать про чужие страны и обычаи. Подьячий, поглядывая на дремлющую девушку, говорил Желябужскому:

– Подошло ворухино платье твоей сестрине. Лишь бы в Варшаве никто не опознал Маринкину одежу. Добро, что казаки выдали Маринку и Заруцкого. Ведь она из Астрахани наладилась в Персидскую землю убежать! Шахаббасову величеству в жены напрашивалась. А правду говорят, что у шаха Аббаса пятьсот жен? Как он с ними справляется? Знать, богатырь из себя.

Желябужский как всегда отвечал с осторожностью:

– Жен шахаббасова величества не видывал и не считывал, а шах Аббас обличья и сложения среднего, платье носит самое обыкновенное из крашенного сукна, не отличишь от простого ратника. В Исфахане нас с думным дворянином Жировым-Засекиным звали на пир в шахский дворец в честь победы над турками. Мы надели полукафтаны, на них по два кафтана побогаче: снизу шелковый, сверху подбитый на соболиных пупках, потом шубы на черных лисицах, на голову тафью, на тафью колпак на куницах, на колпак шапку горлатную соболью. Жара в Исфахане нетерпимая. Взопреешь весь в мехах, пот ручьями течет за ворот, кажется, в геенне огненной легче. Но даже застежку расстегнуть нельзя, дабы государевой чести не учинить порухи!

– Вестимо, – кивнул головой подьячий. – Шубу скинешь, потом с тебя в Москве кнутом шкуру спустят.

– Привели на пир пленного турка. Он огляделся: все сидят в простом платье, одни мы, русские, в богатом наряде. Принял меня за шаха, кинулся в ноги вымоливать пощады. Шах Аббас много смеялся. Потом шаху принесли саблю в ножнах, обделанных арабским золотом, он выхватил клинок и одним ударом срубил турку голову. Вот он каков! И весел и строг!

– Знатно потчевали?

– Грех жаловаться! Как вступишь с посольством в персидскую землю – до самого отъезда ты шахов гость, каждый день для тебя двух баранов режут, а по праздника быка.

– Знатно! – вздохнул подьячий. – А на Французской стороне с кормом для послов добре скудно. Были в Бардиусе, город украинный, а король в нем с немалыми людьми, вот и утеснение. Отвели для постоя двор невеликий, а корма ключник принес курам на смех. Мы ему говорили, что не токмо всем нам, одному толмачу проняться нечем. И ключник против тех наших речей ничего не говорил, токмо приносили корму по тому ж всего шесть дней, а после и того не приносили.

– Отчего король в украинном Бардиусе, а не в стольном Парисе? – спросил Федор Желябужский.

Подьячий с готовность начал объяснять, щеголяя тонким знанием заграничных дел: