Царская невеста. Любовь первого Романова

Почти до самой подволоки возвышалась сень, которую поддерживали четыре вызолоченных столбика на резных лапках. Сень была сшита из камки бурскою с золотыми кругами, а в кругах шелк бел, зелен и лазорев. Под сенью на невысоком возвышении из двух ступенек стояло кресло со спинкой, обитой червленым турецким атласом с разводами. Это было малое царское место, восседая на котором, великий государь принимал ближних людей.

Бояре долго ждали в Передних сенях, пока их допустят пред светлые очи государя. В сени выходил комнатный стольник, приглашал в избу. Приглашенный входил и кланялся большим обычаем – в землю и не единожды, а отвешивал до тридцати земных поклонов. Государь же, сидя на царском месте, никогда против боярского поклона шапки не снимал.

Сейчас царское место пустовало. Марья обошла его и увидела, что один из углов избы прикрыт завесой из драгоценной ткани с вышитыми по ней зелеными травами. Завеса шевельнулась, и из-за нее вышел Миша.

– Миша! Что ты здесь делаешь? – невольно воскликнула она и тут же прикусила язык.

Марья Хлопова знала, конечно, как не знать, сама была свидетельницей, как Мишу избрали на царский престол. И при всем том она просто не отождествляла приятеля детских лет с великим государем. Будто вошел Миша в Ипатьевский и сгинул навек. Бабушка тоже говорила только о государе Михаиле Федоровиче, словно не знала его ребенком. И вот сейчас Марья стояла ошеломленная очевидной, но совершенно не укладывавшейся в голову мыслью, что Миша и есть тот царственный жених, ради которого со всех концов государства свезли лучших невест.

Он подрос и пополнел, оброс реденькой бородкой, но в остальном мало изменился. Особенно взгляд его, мягкий и кроткий, напоминал прежнего Мишу. Пока Марью вели в переднюю избу, постельничий Михалков на ходу давал последние наставления о том, как подобает держать себя перед государем. Похоже, Мише подобных наставлений никто дать не осмелился, и теперь он стоял, застенчивый и смущенный, не зная, как начать разговор.

– Помнишь ли ты меня, Ми… – пришла на помощь Марья и осеклась, сообразив, что нельзя же называть великого государя Мишей.

– Помню, Машенька! – радостно заговорил Миша. – Бывает, бояре возьмут меня под руки и ведут в Успенскую церковь, а я закрою глаза и вспоминаю, как мы на площади ворону стащили. Поверишь ли, та ворона мне милее жареных лебедей, которыми сейчас потчуют. И в Расстригином доме спокойней жилось, чем в царских палатах. В ту пору никому, опричь матушки, до меня дела не было; ныне же всякий докучает, всякий норовит выпросить чин или деревеньку. Ближние люди наушничают друг на друга, все скользкие, хитрые, начнут говорить – как неводом оплетут. Голова идет кругом, не у кого совета спросить. Уповаю, жена поможет. Вдвоем легче. Будет у меня жена, заступница и советчица.

Марья слушала его речь и думала, что Мишины упования покоятся на зыбкой почве. Конечно, по обычаю женитьба будет означать, что он достиг совершеннолетия и отныне может поступать по своей воле. Только ведь надо иметь свою волю. Мише не позволят выбрать невесту, правильно Милюкова сказала. Дадут ему в жены такого же ребенка, как он сам, дабы Марфе Ивановне и боярам было вольготно.

– Помнишь, как ты меня спасла от казацкой плети на Каменном мосту? Платок, коим ты мне голову перевязала, храню по сей день. Погоди-ка!

Миша расстегнул высокий, шитый жемчугом ворот, сунул руку глубоко за пазуху и вытащил наружу золотую цепочку с иконками и тремя нательными крестами, освященными в святом граде Иерусалиме. На цепочке между крошечными иконками висел парчовый мешочек, в каких обычно хранили частички мощей святых праведников. Миша вынул из мешочка платок с бурыми пятнами крови.

– Остался ли след от удара? – спросила Марья. – Затянулось, чай. Ровно и не было ничего. Пора бы забыть.

– Нет, нет! – Миша робко взял двумя руками ладонь девушки и прижал ее к своей щеке.

Они стояли друг напротив друга долгое время, пока в сенях не послышалось нарочитое покашливание постельничего. Миша бросил испуганный взгляд на низенькую дверцу.

– Машенька, тебе пора уходить. Помнишь, я обещал отблагодарить тебя за платок. Возьми ширинку, она не простая.

Да уж не простая была ширинка – маленький платок или полотенце, которое подал ей Миша. Ширинка тончайшего шелка, а по шелку окатанным гурмыцким жемчугом вышит двуглавый орел – герб Московского царства, унаследованный от Византии. Матовым блеском переливались три венца над орлиными головами – царств Казанского, Астраханского и Сибирского. Разглядывать дивный подарок было некогда. Постельничий кашлянул вторично и на сей раз уже требовательно. Марья, спрятав ширинку в длинный рукав, поклонилась низким поясным поклоном и вышла в сени. Михалков, оттолкнув ее, заспешил в Переднюю избу.