Царская невеста

Да ты и сам припомни, разве сказал я хоть одно худое слово про Григория Лукьяновича, про зятя его, Бориса Федоровича Годунова, про постельничего твоего, Дмитрия Иваныча, который тоже из Годуновых, про Богдана Вельского, про князя и воеводу Дмитрия Ивановича Хворостинина да про брата его, — продолжал я неспешно. — А таких в опричнине изрядно. Негоже брать грех на душу да порочить достойных людей. И в Евангелии тако же сказано: «Не тот грех, что в уста, а тот, что из уст», — на всякий случай добавил я и первый раз исподтишка взглянул на Малюту.

Увиденное успокоило окончательно. Ненависть с его лица исчезла. Совсем. Ну и славно. Значит, легкая смерть мне обеспечена. С гарантией. Правда, настороженность все равно осталась, но последняя у него, скорее всего, в крови.

— Ишь ты, заюлил, — недовольно хмыкнул Иоанн. — Не пойму я тебя, фрязин. То ты одно, а то — совсем другое. Уж больно мудрено изъясняешься.

— А дозволь, государь, я тебе притчу расскажу, — воодушевился я. — Было у хозяина во дворе две бочки. В одной он медок держал, а в другой — нечистоты. И как-то раз нерадивые слуги их спутали. Один в бочку со сквернотами ведро с медом вылил, а другой горшок нечистот в бочку с медом опрокинул. И что получилось?

В обоих дерьмо стало, — буркнул Иоанн.

Точно, — подтвердил я. — И хоть было в том горшке немного, пить из бочки все равно никто не стал. Вот и в народе я такую же присказку слыхал: «Одна паршивая овца все стадо портит». Потому и болтает простой люд про опричников разное непотребство. Они ведь как судят — поглядели, что творит какой-то один, ну, значит, и остальные такие же, раз они из этого же болота вылезли. А если б не было меж ними отличий — совсем иное дело.

— А кто болтает? — свирепо осведомился Малюта.

Я недоуменно пожал плечами и простодушно заметил:

— Разве ж упомнишь. Многие.

— И показать смогёшь? — насторожился Скуратов.

— Да как их покажешь, — развел руками я. — Вон на Пожаре голоса и там и сям раздаются. А оглянись — десятка два за спиной стоят. Кто из них хулу сказывал — бог весть. Да и не силен я в сыскных делах, Григорий Лукьянович.

— Эх ты, фрязин. Сразу видать, что немец[20]

— с чувством явного превосходства хмыкнул Скуратов. — Надобно было для началу…

Но тут его бесцеремонно перебил Иоанн:

— Егда повелю сего фрязина к тебе приставить, чтоб ты поучил его малость в своем ремесле, тогда и сказывать учнешь, что надобно для началу, а что опосля. Покамест же неча тут. К тому ж фрязин не для того сказывал, а вовсе для иного. Эх ты, Гришка… — протянул он с чувством превосходства, повелительно махнув рукой, унизанной перстнями. — Ступай себе. — И, даже не дожидаясь его ухода, с хитрецой спросил меня: — А ежели бы я и впрямь тебя к пыточному делу приставил, тогда как? Ослушался бы царева повеления?

Меня чуть не передернуло. Все понимаю. Иной раз и матерый честный воин за нож берется. А как иначе, коль пленный татарин молчит и, пока ты ему не поджаришь на костре пятки, не скажет ни слова? С души воротит, противно, но надо, потому что война есть война, и выбор невелик — либо заговорит пленный, либо погибнут твои люди, нарвавшись на засаду. И мораль с гуманизмом тут не в чести — скорее уж в укор. Хочешь в святоши — пшел вон в монастырь, и нечего путаться меж воинами, у которых задача не себя спасти и не свою душу для рая сохранить, а за Русь грудью встать. Но идти в заплечных дел мастера?!

Я не смог сдержаться, и хорошо, что Скуратов к тому времени уже вышел, поскольку при всей своей недогадливости он бы прекрасно понял мое подлинное отношение к нему и его бравым ребятишкам.

— Оскорбить хочешь, государь? — в лоб спросил я. — За что?

Царь сразу заюлил, завертелся. Не понравилось, когда вот так, в открытую. Не привык. Оправдываться принялся. Это передо мной-то, иноземцем.

— Проверял я тебя просто. Иной, ежели повелю, в отца родного нож вонзит — вот кака подла душонка. Но я таковских и сам при себе не держу, уж больно мерзки, — пренебрежительно заметил он.

«Это про Федора Басманова, — понял я. — А может, не только про него. Ну ладно. Будем считать, ты передо мной извинился. Пусть неумело, но хоть так. А на будущее, чтоб у тебя подобные глупости с языка не слетали…»