Царская Россия во время мировой войны

Александра Федоровна живет, по отношению к старцу, как бы в гипнозе: какое бы мнение он ни выразил, какое бы желание ни изложил, она тотчас же повинуется: мысли, которые он ей внушает, врастают в ее мозг, не вызывая там ни малейшего сопротивления. У царя подчинение значительно менее пассивное, значительное менее полное. Он верит, конечно, что Григорий «Божий человек»; тем не менее он сохраняет по отношению к нему большую часть своей свободной воли; он никогда не уступает ему по первому требованию. Эта относительная независимость укрепляется особенно, когда старец вмешивается в политику. Тогда Николай II облекается в молчание и осторожность; он избегает затруднительных вопросов; он откладывает решительные ответы; во всяком случае, он подчиняется только после большой внутренней борьбы, в которой его прирожденный ум очень часто одерживает верх. Но, в отношениях моральном и религиозном, император глубочайшим образом подвергается влиянию Распутина; он черпает отсюда много силы и душевного спокойствия, как признавался недавно одному из своих адъютантов Д., который сопровождал его во время прогулки.

– Я не могу себе объяснить, – говорил он ему, – почему князь Орлов высказывал себя таким нетерпимым по отношению к Распутину; он не переставал говорить мне об нем плохое и повторять, что его дружба для меня гибельна. Совсем напротив… Итак, слушайте: когда у меня бывают заботы, сомнения, неприятности, мне достаточно поговорить в течение пяти минут с Григорием, чтобы почувствовать себя тотчас же уверенным и успокоенным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне необходимо услышать. И впечатление от его добрых слов остается во мне в течение нескольких недель.

Воскресенье, 17 октября.

На всем фронте Дуная, Савы и Дравы сербы отступают под грозным давлением двух австро-германских армий, которыми командует фельдмаршал фон-Макензен.

Сербское правительство и дипломатический корпус готовятся покинуть Ниш, чтобы перейти в Монастырь.

Вторник, 19 октября.

Император вчера обнародовал манифест о вероломстве болгар…

Понедельник, 25 октября.

Разгром Сербии ускоряется.

Внезапное вторжение болгар во Вранию, на Верхней Мораве, и в Ускюб, на Вардаре, перерезало железную дорогу от Ниша на Салоники. Королевское правительство и дипломатический корпус не могут более отныне укрываться в Монастыре; они попытаются достичь Скутари и адрианопольского побережья через Митровицу, Призрен и Дьяково, т. е. пройдя горный хаос Албании, где снег завалил все перевалы.

Каждый день Пашич обращается к союзникам с отчаянным призывом… и напрасно.

Суббота, 6 ноября.

Реакционный ветер, который месяц тому назад опрокинул министра внутренних дел князя Щербатова, и обер-прокурора святейшего синода Самарина, избрал новую жертву: министр земледелия Кривошеий уволен от своих обязанностей под мнимым предлогом нездоровья.

К своим прекрасным качествам администратора Кривошеий присоединяет характер государственного человека, что мало обычно в России: он, без всякого сомнения, является самым превосходным представителем монархического либерализма. А я не думаю, чтобы конституционный идеал Кривошеина намного превосходил французскую хартию 1814 г., и я не менее могу поручиться за его религиозное благочестие, чем за его преданность династии.

Правительство, возглавляемое Горемыкиным, насчитывает не более двух министров либерального направления: это Сазонов и генерал Поливанов.

Пятница, 12 ноября.

Под двойным давлением австро-германцев на севере и болгар на востоке несчастные сербы сокрушены, несмотря на героическое сопротивление.

7 ноября город Ниш, древняя сербская столица, родина Константина Великого, перешла в руки болгар. Между Краевым и Крушевацом австро-германцы перешли Западную Мораву, захватывая на протяжении всего пространства громадную добычу. Франко-английские авангарды вчера вошли в соприкосновение с болгарами в долине Вардара, вблизи от Кара-су. Но вмешательство союзников в Македонии слишком запоздало. В скором времени Сербии уже не будет.

Суббота, 13 ноября.

В клубе старый князь В., ультрареакционер, находящийся всегда в ворчливом настроении, позволяет себе говорить со мной о внутренней политике: он думает, что Россия не может найти своего спасения иначе, как в строгом применении самодержавной доктрины. Я высказываюсь с осторожностью.