Царские врата

Она не ответила. Вопрос был бесполезный. Мы сели за стол напротив друг друга. Сестра выглядела усталой.

— У тебя на щеке краска, — сказал я. Сам достал платок и хотел вытереть, но она ушла в ванную. Когда вернулась, я уже разливал чай в чашки.

— Нужно смириться, — произнесла Женя. — Ты пойми меня правильно, у меня самой сердце кровью обливается, как и у тебя, но тут ничего не поделаешь. Мы же консультировались с врачами. Сейчас он держится только на нейролептиках, если их прекратят давать, наступит рецидив. То, что должно произойти, неизбежно.

— Скажи: смерть медленная или быстрая, что лучше?

— И то, и другое плохо. Смерть отвратительна в любых проявлениях.

— Жизнь, порою, бывает отвратительнее смерти.

— Смотря, какая жизнь. Форм жизни много.

— Жизнь растения.

— А так живут миллионы людей, только думают, что куда-то двигаются. На самом деле их лишь поливает дождичком. Иди чем похуже.

— Они хоть думают.

— Нет, им кажется. Мысли у них все равно не свои, чужие. Вложенные извне. Чтобы мыслить, надо много и сильно переживать. Страдать. А у них — покой или стремление к нему. Двадцать первый век станет веком полного человеческого безволия. Всё за тебя станет решать малая кучка избранных, владеющих суперсовременными технологиями. Век абсолютного контроля за твоими поступками, чувствами, век восхитительного рабства, к которому так стремится человечество. Хлеб и зрелища, всё остальное должно исчезнуть. Великий Художник берет резинку и стирает из твоей памяти все лишнее. Воля — лишняя. Отдельные особи еще немного побрыкаются, но их тоже сотрут. Да что там человек, сотрут целый континент, если потребуется! Нацию уж точно, особенно, русскую. Мы не укладываемся в их схему, слишком своевольные.

Сестра впервые говорила со мной столь серьёзно, и я даже насторожился, почувствовал, что в ней что-то происходит, идет какой-то перелом. Она изменилась, а причина была мне не ясна. Но мне захотелось именно сейчас расспросить ее о многом.

— Отец… — начал я.

— Не надо, — остановила меня Женя… — Нужно готовиться к его смерти. Выбора нет.

— Есть, — упрямо сказал я. — Ты помнишь, каким он был?

— Ну еще бы! — она задумалась, и мы некоторое время молчали. Каждый из нас вспоминал отца таким, каким знал, видел. У каждого были свои любимые моменты прошлого. И говорить о них не хотелось. Лишь теребить душу. Женя вздохнула, принялась пить чай.

— Я тут сегодня рылась в старых вещах, — произнесла она, — и вспомнила, что у отца был пистолет. Ты не знаешь, где он, не видел?

— Нет, — наверное, слишком поспешно ответил я. Она посмотрела на меня очень внимательно и сказала:

— Если у тебя — лучше верни. Я его сдам куда следует.

— Да говорю же тебе! Он его, скорее всего, вместе с орденами выбросил.

Сестра погрозила мне пальцем.

— Коля, это не игрушка. Оружие стреляет.

— Сам знаю, не маленький, — огрызнулся я. — Ты лучше скажи… отец из-за мамы… когда она покончила с собой? Мне ведь тогда только пять лет было. Причина — в этом?

— Возможно, возможно, — механически ответила она. — Бесследно ничего не проходит. Хотя я сама была еще девчонкой, мало что понимала.

— Все-таки, больше меня. В классе седьмом училась. Ты хоть помнишь маму, а я — нет.

— Помню, — скупо сказала сестра. — А лучше забыть.

— Почему?

— Как тебе сказать?

— Говори уж правду. Сегодня у нас такой вечер выдался. Откровенный. Редко бывает.

Женя посмотрела на меня своим фирменным рассеянно-пристальным взглядом, будто просвечивала насквозь. Или оценивая: стоит ли мне говорить? Потом, видно, решила, что я уже достаточно «созрел» для этого.

— Хорошо, — серьезно сказала она. — У мамы был другой мужчина, любовник. И не просто любовник, а любимый человек. Я сама узнала об этом только несколько лет спустя. Она предала отца.

— Как… — растерялся я. — А он, отец? Знал?

— По-видимому.

— А кто он, этот?

Женя не ответила. Или не знала, или не хотела говорить.

— Но почему… почему она не ушла, а бросилась с балкона? Ведь если уж ты полюбила другого, то…

У меня в голове всё спуталось, а сестра продолжала молчать. И мне пришлось так стукнуть кулаком по столу, что подлетели чашки.

— Да говори же! — вскричал я.

— Тот, другой, оставил ее, — ответила Женя. — Это ведь происходит в жизни на каждом шагу, не так ли? И не бей, пожалуйста, чашки, их у нас не так много. Любовь вспыхивает, потом затухает. Нечего делать из этого трагедии, как это сделала мама. Но она выбрала другой путь. И своей смертью убила не только себя, но, в принципе, и отца тоже. А он бы простил, я не сомневаюсь. Надо уметь прощать. Хотя… я вот, кажется, не умею.

— Маме в то время было тридцать четыре года, — произнес я. — Самый расцвет, жить и жить.

— Именно тот возраст, когда любовь видится последней, — добавила с грустной усмешкой Женя. — И на сегодня хватит. Голова разболелась.

Она встала из-за стола, я тоже поднялся, взглянув на стенные часы. Вышел в коридор, начал натягивать куртку.

— Куда ты? — поинтересовалась Женя.

— К Павлу. У нас встреча, — хмуро ответил я, все еще переживая услышанное.