Царские врата

— Ну а наломал ты дров, — сказала она. — Никогда больше не бери денег у Бориса Львовича. Он хочет купить всё и всех. А Павлу советую открыть правду. Откуда взялись эти пятьдесят долларов. И меня не впутывай, не хочу. Вообще, ты хоть понимаешь, что натворил?

— Ну а что такого? — спросил я. — Деньги не пахнут.

— Еще как! Но дело даже не в них. Тебя откровенно покупает Борис Львович, а ты потом используешь мое имя, будто я мечтаю оказать услугу Павлу. Словно навязываюсь. А это не так. Ты поставил меня в глупое положение. Я бы никогда не дала ему денег. Никогда.

— Но почему? Что в этом постыдного?

— Запомни, деньги всегда оскорбительны. Как не крути, а они унижают и дающего и берущего. К тому же, я не Савва Морозов, чтобы жертвовать. Жертвенность вообще не терплю. Впрочем, ты еще слишком мал, чтобы разбираться в человеческих отношениях. А как мне теперь глядеть в глаза Павлу?

— А ты не смотри. Не понимаю, отчего ты бесишься? Ты сама всё усложняешь в своей жизни. Слишком щепетильная. Бот и Бориса Львовича возненавидела непонятно за что.

— Хочешь, расскажу? — произнесла вдруг сестра. Она даже как-то побледнела при этих словах.

— Хочу! — сказал я.

Женя некоторое время смотрела на меня, видно, колебалась, потом ответила:

— Нет, не сейчас. Дома. Тебе будет полезно знать, может быть, тогда что-то поймешь и мозги вправятся. Станешь вести себя осторожнее. А Павлу расскажи правду, что деньги не от меня. Или я это сама сделаю.

— Хорошо, — кивнул я.

Гости начали рассаживаться за столы. Сестра несколько смягчилась, легонько толкнула меня в плечо:

— Иди к своей девушке-то. А то очкарик отобьет.

— Замучится отбирать, — отозвался я.

Но все же поспешил к Даше, занял место рядышком. С другой стороны сидел Слава, он чувствовал себя раскованно, уже вступил с кем-то в беседу. Ему, на мой взгляд, было бы легко в любой среде, он представлял поколение без комплексов. Наш столик был самым крайним. За почетными местами сидели хозяин, атаман Колдобин и мэрский деятель. Павел расположился где-то посередине, вместе с Игнатовым. А Женю с двух сторон зажали писатель и кинорежиссер, тот самый, который отхватил недавно какой-то приз в Европе.

День Курска праздновали с размахом. Столы ломились от закусок и водки, подавали даже горячее — особое мясо в горшочках. Выступавшие говорили длинные тосты, обращаясь преимущественно к скульптору. Мэрский деятель вручил ему памятную медаль и грамоту от правительства Москвы. Атаман Колдобин — шашку. Тут было много казаков, которые постоянно кричали: «Любо!» Все, разумеется, подхватывали. Перемежалось это разными песнями, была специально приглашена одна профессиональная певица, особенно мне понравилось в ее исполнении «Прощание славянки». Но пели и хором, все вместе. Всё шло славно, но я, поскольку не пил и оставался самым трезвым, подмечал некоторые нюансы.

Например, Женя сидела какая-то слишком сосредоточенная, бледная, словно готовилась предпринять нечто неожиданное (так оно, в конце концов, и оказалось). Писатель и кинорежиссер что-то с двух сторон говорили ей, но она лишь рассеянно улыбалась. Павел с тревогой поглядывал в ее сторону, но продолжал беседовать с Игнатовым. А того уже сильно развезло, впрочем, остальных тоже. Особенно «мэрского деятеля», он что-то кричал о спасении России, но его теперь мало кто слушал. Меркулов ушел «в тень» вместе со своим стулом, оттуда посмеивался. А Даша также сидела с каким-то отрешенным видом, как и моя сестра. Общее веселье их словно бы не касалось.

— Что ты такая? — спросил я. — Не нравится здесь?

— Почему? Всё очень вкусно, — она ковырнула валкой в тарелке.

— Но ты же сама на себя не похожа. Случилось что?

Даша не ответила, только как-то странно посмотрела на меня. Теперь она вдруг стала очень похожа на свою мать, Татьяну Павловну, такая же тоска в глазах. Пропасть отчаяния. Я положил свою руку на ее, сжал. Здесь было не место объясняться, но мне хотелось именно сейчас сказать ей о том, как сильно я ее люблю. Будь что будет. Она, видно, почувствовала это, поэтому опередила меня:

— Ничего не говори.

— Но мне надо, чтобы ты знала.

— И вообще, держись от меня подальше.

Я растерялся и, наверное, целых пять минут молчал. Застольное веселье продолжалось, а у меня будто уши ватой заложило.

— Послушай, — сказал я наконец. — Ответь честно: что происходит? Я смогу помочь, поверь мне. Я всё сделаю.

— Ты? — как-то обидно усмехнулась ока. — Нет, не сможешь.

У меня мелькнула догадка.

— Это как-то связано с Рамзаном? — спросил я.

— Это связано со всеми, — ответила Даша. — Прости, я тебе потом всё скажу.

Они будто сговорились с Женей: всё потом, когда уже, возможно, поздно будет. Держат меня за китайского болванчика. И тут наступила относительная тишина, поскольку слово взяла сестра.

Глава седьмая

Евгения и другие