Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни!

Наполеон, глядя на такое искреннее проявление чувств, поморщился — нужно было добить последнего подранка, а орудия прекратили стрелять. Он открыл было рот, чтобы скомандовать, но неожиданный взрыв, прогремевший за его спиной, заставил бригадира живо повернуться.

У борта удиравшего турецкого корабля вздыбился в небо гигантский столб воды, а когда он упал, то стало видно, что османы обречены — нос исчез, мачты рухнули, а весь корпус изломан.

— Страшное оружие эти мины. Теперь в пролив даже безумец не пойдет, — задумчиво пробормотал молодой офицер, рассматривая плавающие по воде обломки…

День третий

29 июня 1797 года

Константинополь

— Вперед, чудо-богатыри! Добьем супостата!

Звонким, чуть ли не юношеским голосом командовал старый фельдмаршал, и хохолок на его седой голове задорно подрагивал. Однако Суворов пребывал отнюдь не в лучшем расположении духа, и было от чего негодовать и злиться.

Далеко впереди колыхалось зарево большого пожара, и почти отчетливо доносилась орудийная канонада — в Константинополе шел бой, и, судя по всему, ожесточенный, с применением большого количества пушек. А как они туда попали, и в этаком числе, тут и ежу понятно.

— Опередили меня, каракатицы морские!

Александр Васильевич облегчил душу исконным русским способом и стал вслушиваться в ночь, не обращая на торопливые шаги марширующих мимо него солдат ни малейшего внимания.

— Нет, не опередили! Кус в рот не пролез!

Старый вояка прекрасно разбирался в музыке войны, потому, сделав вывод, повеселел. Он вел с собою две вышколенные дивизии, передав гвардию князю Багратиону.

С такой силою он в нескольких боях начисто уничтожил турецкие скопища, что пытались преградить ему путь к своей столице. Еще бы не разбить ополчение — разница между солдатом регулярной армии, шесть лет занимающимся воинским ремеслом, и обычным мужиком, что турецким, что русским, без разницы, только что взявшим в руки оружие, настолько велика, что не идет ни в какое сравнение.

«Всякий солдат должен знать свой маневр» — это изречение было любимым у фельдмаршала Суворова, кропотливо взращивающего у офицеров и солдат инициативу.

Оттого и били врага всегда, ибо каждый знал, что надлежит ему делать. И не дожидаться запоздавшего приказа. И хоть ходила шутка, что «всякая инициатива наказуема», но с неизменным дополнением, как застегнутый на все пуговицы мундир на офицере, — «если она не проявлена».

— Давай вперед, ребята!

Суворов подбадривал проходивших мимо него солдат, которые и без того убыстряли шаги, торопясь на звуки далекого боя. Ибо одна священная заповедь была в русской армии: «Сам погибай, но товарища выручай!»

Да и главная цель манила к себе, завораживала — славный Царьград каждому хотелось узреть хоть одним глазком, припасть к древним камням собора Святой Софии, вымыть уставшие ноги в теплой воде Босфора.

Потому и торопились служивые, все больше и больше убыстряя шаги. Там их ждет победоносный конец войны, будут награды и производства, все то, что дает заслуженная слава.

Ведь что бы ни говорили, но солдат есть человек, и жить ему тоже очень хочется, а на войне убивают. Не совсем приятная перспектива для молодых парней.

— Вперед, братцы, вперед!

Старый фельдмаршал кричал солдатам подбадривающие слова, но они в них не нуждались. Армия неумолимо накатывалась на Константинополь грозной, все сметающей на своем пути лавиной. И остановить ее было уже невозможно. Ибо каждый солдат торопился вперед, к полыхавшему зареву, к заветному и желанному Царьграду.

Стокгольм

Бал был в самом разгаре — в ярком свечном свете, что разливался с высоких люстр, пестрые карнавальные маски мелькали перед графом Армфельтом с калейдоскопической быстротой. То там, то тут вспыхивали смешки веселящихся — шведская столица отчаянно любила развлекаться в последние годы, будто отмечала пир во время чумы. И знала в праздниках толк еще со времен предшествующего короля, брата нынешнего.

Умел Густав III проводить торжества — это граф очень хорошо знал, благо был в те времена фаворитом и сам принимал в их организации самое деятельное участие. И сейчас Густав Мориц Армфельт чувствовал себя здесь как рыба в воде. Особенно радовало, что он часто слышал нежные женские голоса, обращенные к нему.

— Маска, поцелуй меня…

Он с охотою прикасался к горячим женским губам, испытывая неподдельное влечение, забывая о своей жене и прекрасной любовнице. Все же сорок лет — это далеко не старость, самый расцвет сил у мужчины, а покров тайны, лежащий на лице женщины, еще более возбуждал — было интересно самому знать, кто его с такой страстью одаривает поцелуем.

Но узнать невозможно, лишь прекрасные руки и нежные губы говорили о возрасте таинственной незнакомки, что одаривала его счастьем. Пусть так, но он чувствовал себя молодым и желанным.

И такая круговерть царила крутом, и милые поцелуи были самым безвинным занятием — хватало и темных закоулков, и ниш, чтобы стремительно отведать другой, более лакомый плод.