Царственный паяц

Пели почти безразумно, — до самозабвения...

С каждой новой песнью ваши страдания множились,

И вы, — о, я понимаю вас! — страдали от вдохновения...

Вижу вашу улыбку, сквозь гроб меня озаряющую,

Слышу, как Божьи ангелы говорят вам: «Добро пожаловать». Господи! прими его

душу, так невыносимо страдающую!

Царство тебе небесное, дорогой Константин Михайлович!..

В те печальные дни мы часто встречались с И. С., но оба обходили то, что для обоих

192

было наиболее интересным, — его писательство. Нас разъединяла одна невыясненная

мысль, и до ее выяснения можно было вести только пустой, посторонний разговор.

Мне хотелось сказать ему:

- Зачем вы, талантливый человек, избираете к известности пути чудачества? У вас

поэтическая душа, вас, в гроб сходя, благословил Фофанов. Зачем вам нужно

окалошивать ножки, сидеть в атласном интервале, огимнивать эксцессы в вирэле? Ведь

ничего этого не было у учителя, которого вы обожали. Зачем вам широковещательные

анонсы о приемах интервьюеров, которые никогда вас не посещали, и напыщенные

стихи о льстивой свите, которой у вас нет? Зачем вам вообще эта ложь, фальшь,

косолапые ходули, пестрые штаны с бубенчиками, весь этот благой мат, если у вас

поэтическая душа и вы можете писать хотя бы вот такие прелестные, трогательные,

личные стихи, похожие на плач большого ребенка, где просто не хочется замечать двух-

трех неправильностей и срывов, как не хотелось их замечать у Фофанова:

Ты ко мне не вернешься, даже ради Тамары,

Ради нашей дочурки, крошки, вроде крола;

У тебя теперь дачи, за обедом - омары,

Ты теперь под защитой вороного крыла...

Ты ко мне не вернешься: на тебе теперь бархат;

Он скрывает безкрылье утомленных плечей...

Ты ко мне не вернешься: предсказатель на картах Погасил за целковый вспышки

поздних лучей!..

Ты ко мне не вернешься, даже... даже проститься,

Но над гробом обидно ты намочишь платок...

Ты ко мне не вернешься в тихом платье из ситца,

В платье радостно-жалком, как грошовый цветок.

Как цветок... Помнишь розы из кисейной бумаги?

О живых ни полслова у могильной плиты!

Ты ко мне не вернешься: грезы больше не маги, —

Я умру одиноким, понимаешь ли ты?!..

Но между нами стояла светскость, и я никогда не сказал ему, что думал.

Он мог возразить мне, что вовсе не интересуется моим мнением, и ведь не говорит

же он мне, что ему не нравится в моих статьях...

И вот с Игорем Северянином совершилось счастливое чудо. Его «поэзы» изданы

отдельной книгой - «Громокипящий кубок».

Сологуб написал к ней ласковое предисловие. Ее все заметили. Многие критики

приветливо говорят о новом таланте. Дар И. С. оценен многими даже выше стоимости.

И. С. стал в то счастливое, но и опасное положение, когда уже выслушивают все, что

бы он не написал.

Где же истина об этом новом поэте, которого до сих пор знали только по

чудачествам? И. С., конечно, не есть и не будет мэтром новой щколы. Но его книга

выходит в очень удачный момент, когда футуристам, вопреки здравому смыслу, удалось

создать около себя бум.

Все курьезы, капризы, вычуры, какими И. С. прославил себя, кажется, целиком

остались и в сборнике его стихов. Но в сборнике заметнее и те действительно

прекрасные, нежные, задушевные пьесы, которые говорят о самом несомненном

поэтическом чувствовании фофановско- го ученика. И их не одна и не две, - их много.

Он глубоко чувствует и в наивных, немного растерянных, неврастенических словах

умеет рассказывать людям про свою грусть, про свою оскорбленную любовь, про свое

обожание, про плачущую девочку в парке, которой жалко ласточки с переломанной

лапкой.

193

В действительно поэтических образах он воспринимает мир, слышит в шумящих

кленах зеленые вальсы весны, видит в тенях парка хоры позабывшихся монахинь, с

поэтической дерзостью, достойной Фофанова, превращает лилию в бокал

шампанского. Он чувствует и весну, и позднюю осень, «когда хромает ветхий месяц,

как половина колеса», а мороз выпивает лужи и затягивает их хрупким хрусталем...

Все это хорошо и иногда прелестно у Северянина, но как много рядом

засоряющего, безвкусного вычура; выдуманных слов, сравнений гостинодворца, для

которого слово «дюшесе» выражает превосходную степень! Как манерничает он,

гоняясь за призраками новых слов! Как смешно и ненужно у него веерит воздух, утреет

и денеет комната, и женские ножки «молоточат» паркет!

Какой привскок чувствуется во всех его глаголах - лунеть, яко- рить, июлить,

весениться, разузорить, ажурить, вуалить, офиалить, беззвучить, оэкранить, офлерить,

обрильянтить, онездешниться; в его прилагательных — бальзаколетний, клюковый,

эстетный; в его наречиях - павлиниево, ореолочно, снегурово!

Сколько дурного вкуса в его желании быть изысканно тонким и галантным!

«Вы такая эстетная, вы такая изящная!» - да неужели он не чувствует, что так

написал бы Епиходов? И разве вот это может петь поэт:

Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах,

Люблю заехать в златополдень на чашку чая в женоклуб,

Где вкусно сплетничают дамы о свежих дрязгах и о ссорах?..

Игорь Северянин - это красавица, нюхающая табак, хромой принц, алмаз с отбитым