Царство сынов Солнца (илл. с альфа-каналом)

Правление Инки Уайна Капака проходит относительно спокойно. Но вот умирает всемогущий Единственный инка, и уже не чистокровные сыны Солнца, а бастард из Кито Атауальпа становится хозяином трона Тауантинсуйю.

То, что в борьбу за престол включился бастард, явление закономерное, ибо институт незаконнорожденных сынов Солнца рос не только в количественном отношении, но и укреплял свои позиции в общей социальной структуре государства инков. Есть своя закономерность и в том, что бастард-мятежник оказался из Кито — то было одно из крупных и лишь недавно включенных в Тауантинсуйю царств. Субъективным и даже случайным в этой истории можно посчитать только то, что в роли бунтовщика оказался именно Атауальпа, поскольку у Уайна Капака было более двухсот сыновей и дочерей. Но именно Атауальпа, будучи порождением самых прекрасных земных чувств — любовью к женщине и к подаренному ею сыну, — помог соединить в одном конкретном лице требования того времени, отражавшие объективные процессы, стремительно развивавшиеся в царстве сынов Солнца.

Мы не знаем и не беремся сказать, удержал ли бы Атауальпа в своих руках трон Тауантинсуйю, но в любом случае — здесь мы высказываем свое убеждение — в тот исторический период не было реальных сил, которые могли разрушить целостность царства сынов Солнца. И если бы инки из Куско не нашли в себе силы, чтобы освободить трон от узурпатора, то не потребовалось бы долгого времени, чтобы выяснилось, что именно Атауальпа как раз и является самым чистокровным из всех чистокровных сынов Солнца.

Но мятеж Атауальпы из Кито, особенно в своей начальной стадии, не менее убедительно показал, что социально-экономические устои инкского общества уже подошли к той критической черте, за которой следует неизбежное начало конца.

Созданное инками из Куско общество было раннеклассовым, все еще окончательно не освободившимся от элементов предшествующей формации в виде родовой общины — айлью, процесс разрушения которой буквально происходил у них на глазах. Желание укрепить общину привело к тому, что айлью включилось в обслуживание новой зарождавшейся социально-экономической формации — рабовладельческого строя.

Это и была та специфическая особенность царства сынов Солнца, за которой не так-то просто разглядеть общие закономерности развития человеческого общества. К тому же классовое рабовладельческое общество уже было известно в пределах границ Тауантинсуйю, например, мочикская цивилизация. Это создавало условия для ускоренного становления нового общественного строя у инков благодаря возможности заимствовать чужой опыт. Так, например, именно у мочиков (через их наследников — царство Чиму) инки заимствовали административную систему, модель строительства городов, поделенных на строгие «кварталы», высочайшую технику земледелия. С другой стороны, очевидная «привязанность» кечуа к общине тормозила разрыв с прошлым в общественном и экономическом плане; она привела к тому, что айлью стало главным орудием эксплуатации основной массы населения Тауантинсуйю — коллективным рабом, в чем-то напоминающим институт илотии в древней Спарте.

Но параллельно шел процесс высвобождения общинника-пуреха или общинника-ремесленника из все еще могущественных цепей родового прошлого и его превращение в свободного от общины раба. Появление у неинкской знати собственности на землю в виде «премиальных» наделов активно способствовало этому процессу.

Таким образом, классовый характер инкского общества не вызывает сомнений. Не вызывает сомнений и то, что к моменту прихода европейцев на земли Тауантинсуйю там господствовал рабовладельческий строй, своеобразные черты которого не меняют его классовой антагонистической сущности. Из этого следует главный и самый важный вывод: при всем своеобразии и кажущейся необычности социально-экономическое развитие царства сынов Солнца было подчинено общим законам развития человеческого общества.

Золото на дрова

(Окончание)

…Он знал, и это было самым главным…

Кандиа подтолкнул своего пассажира. Неуклюже перевалившись через корабельный борт, маленький, еще совсем молодой индеец в накидке, одевавшейся прямо на голое тело, оказался на палубе прямо перед Писарро.

Пока предводитель рассматривал гостя, на корабль подняли большие тяжелые предметы, наспех завернутые в яркие узорчатые ткани.

— Он все вертелся около меня, — словно извиняясь, сказал Кандиа, кивнув головой в сторону индейца. — Ждал, пока я был у губернатора. Его хотели отогнать, но я не разрешил. Все улыбался, как сейчас. Просился на корабль.

И хотя болезненную гримасу на лице маленького индейца было трудно признать за улыбку, никто не усомнился в правдивости слов Педро де Кандиа.

— Кажется, они решили, что мы остались недовольны приемом Молины. Вот подарки. — Кандиа показал рукой на тюки. — Там золото и всякая мелочь. Они очень удивились, когда я приказал завернуть все это в их тряпки. Бормотали, бормотали, повторяя: «инка», «инка».