— Как я рада, что ты у меня есть, — прошептала Элена и поцеловала Цацики в лоб. — Мой маленький чокнутый кузен.
— Кто бы говорил, — сквозь сон пробормотал Цацики. — Кто бы говорил…
Никогда, никогда больше
Цацики привез с собой две сумки. Одну он ни разу не раскрыл. Там лежали теплые вещи: брюки, свитера и носки, которые Мамаша на всякий случай дала ему с собой.
Это было совершенно лишнее, потому что в Агиос Аммосе он носил только шорты, плавки и футболки, и бабушка стирала их сразу, как только они пачкались.
Теперь Цацики открыл, наконец, эту сумку. В ней лежал фрак, который он наденет на похороны.
Фрак был шерстяной и нещадно колючий — особенно по такой жаре. Еще жарче стало, когда Цацики натянул длинные черные брюки. Но похороны есть похороны. Ради дедушки Цацики хотел выглядеть красиво.
Увидев Цацики, Янис замер в дверях. А потом расхохотался. Он хохотал так, что начал икать. Слезы градом катились по его щетине.
— Господи, Цацики, что это на тебе?
— Фрак, — оскорбленно буркнул Цацики.
— Да уж вижу, — смеялся Янис. — Но зачем? Мы же не на маскарад идем, а на похороны.
— Но, но… это мой самый нарядный…
Цацики чувствовал, как дрожит нижняя губа.
Янис шагнул к сыну и обнял его.
— Прости, — сказал он. — Ты очень красиво оделся. В Швеции всегда надевают фрак на похороны?
— Да, всегда, — решительно ответил Цацики. — У нас так в законе написано.
— Вот как? — удивился Янис. — А у нас всё наоборот. Здесь неважно, во что ты одет. Если человек нашел время и силы нарядиться, люди могут решить, что его скорбь неискренна.
— Вот и отлично! — обрадовался Цацики. — Тогда я вместо этих колючих штанов надену шорты.
Шорты не очень сочетались с фраком, и Цацики заметил, что некоторые показывали на него пальцем, но ему было все равно. Он смотрел вниз, стараясь сдержать слезы. Это было трудно, потому что плакали все. Сильнее всех плакала мама Элены. Цацики никогда еще не видел, чтобы кто-то так сильно горевал.
Священник и два мальчика из хора шли впереди. Певчие несли в руках красивые венки. Один был от бабушки, Яниса и Цацики. Другой — от семьи Элены. Следом несколько мужчин несли гроб с телом дедушки. В последний раз он мог взглянуть на небо.
Казалось, вся деревня, от мала до велика, идет за дедушкой в церковь, которая находилась высоко на горе.
Войдя внутрь, все, кроме Цацики, перекрестились. Цацики просто зажег свечку, потому что он не верил в Отца, Сына и Святого Духа. Зато он плакал.
Он плакал так, что едва мог дышать. Ему никогда не было так плохо.
И неважно, что он не понимал ни слов священника, ни песен, которые пели остальные. Всё было так невыносимо грустно. Зачем жить, если все равно умрешь? Все, кого он знал, однажды тоже вот так умрут: Мамаша, Янис, Йоран, его шведские бабушка и дедушка.
Цацики не мог вынести этой мысли.
Янис притянул его к себе, с другой стороны стояла Элена. Она наклонилась к нему.
— Скоро уже конец, — прошептала она. — И мы пойдем купаться.
— Только ты и я? — всхлипнул Цацики.
Элена кивнула и протянула ему носовой платок, чтобы он высморкался. Цацики стало немного легче, но он подумал, что хорошо ему уже не будет никогда.
Вдруг мама Элены бросилась к гробу и завыла как волк. Слов священника было почти не разобрать. Цацики перестал плакать, такое это было удивительное зрелище. Когда священник договорил, Янису и папе Элены пришлось отрывать ее от гроба.
Теперь и Элена плакала. Слезы тихо катились по ее щекам. Цацики взял ее за руку.
— Прощай, дедушка, — прошептала она, когда Димитриса выносили из церкви.
Распорядитель похорон закрыл крышку гроба. Цацики никогда больше не увидит своего дедушку, разве что на фотографиях.
Вот что такое смерть.
Никогда, никогда больше.
Теперь мы снова будем вдвоем
Прошло две недели с дедушкиных похорон. Цацики было совестно, что он грустит уже не так сильно, как поначалу. Более того, он неплохо проводил время: Элена была необычайно добра к нему и почти всюду брала его с собой.
Взрослые очень много спали, но постепенно жизнь вошла в свое русло. Янис вернулся на свою стройку, таверна снова открылась для посетителей.
Цацики видел, что бабушка Мария все еще скорбит. Каждый день она ходила на могилу и говорила с дедушкой Димитрисом. Цацики сомневался, что дедушка ее слышит, но всякий раз просил бабушку передать ему привет. Главным образом для того, чтобы ее порадовать.
Часто, стоя у плиты, бабушка вытирала глаза уголком фартука. Дел у нее было полно, потому что в деревню начали съезжаться туристы.
В основном немцы, но встречались также шведы и норвежцы. Во время наплывов посетителей в таверне Цацики с Эленой помогали мыть посуду, принимать и разносить заказы.
Это было здорово. Больше всего Цацики нравилось, когда приходили шведы с детьми. Он сразу чувствовал себя взрослым и очень важным человеком. Он был единственным греком в деревне, который владел шведским, а это, конечно, ценилось выше, чем знание греческого. По-гречески здесь говорил каждый.