Цейтнот. Диалог поэта и философа

«При советской власти футбол был на высоте, поскольку была “советская гордость”, то есть сознание своей уникальности (что и было на самом деле). Играли, чтобы, грубо говоря, показать остальному миру “кузькину мать”. Это хоть и деструктивный, но мощный мотиватор. А теперь посмотри на нынешних. У них хорошие гонорары. У них самое большое количество болельщиков. У них лучшие наставники. У них слава. Единственное, чего у них нет – это игры. То есть ни деньги, ни слава в качестве мотива не действуют. Мне вообще кажется, что русский человек ярче всего проявляет себя только в коллективной идее, ради массовой иллюзии. Такой иллюзией-идеей была при совке “кузькина мать”. А теперь никаких идей нет вообще. Есть только тоска по идее, такие фантомные боли».

«Максимальная глубина прошлого у большинства – это советский период. Сережа, Алеша, Юра, Володя, Мария, Зинаида, Наталья – простые и ясные имена людей тех поколений. Героев той страны. Хотя чаще называют просто в честь предков, дедушек и бабушек. Это единственный корень, внятный обывателю. Если вникать в “корни” серьезно, становится просто страшно – насколько безвозвратно и жестоко они были уничтожены. Хотя современное поколение детей мигрантов из Азии часто носит “окрашенные имена”: Айдар, Марат, Гюзаль. В этой среде есть тенденция сохранить если не уклад, то хотя бы традицию».

«В России я ностальгирую по форме. Мне не хватает в ней завершенности. Стройка длиной в несколько веков (Кельнский собор) у нас попросту невозможна. Идем дальше. Если поэт во мне считает, что “слышит” германского “шамана”, который сидит в каждом немце, то как прозаик я полностью на стороне немецкого “орднунга”. Упорядоченности над произволом. Внутри каждого прозаика должен сидеть немец, поскольку дело прозы – упорядочивать. Еще несколько предположений. В Германии меня устраивает баланс между национальным и мультиэтническим. Для человека из Москвы, где нет ни одного по-настоящему арабского или японского ресторана или магазина – это интересно и комфортно.

Мне нравится, что немцы как люди – плохие артисты и то, что они говорят, означает именно то, что они говорят. Но в отличие от “артистов” (итальянцев, французов) немцы обладают способностью видеть “сны о чем-то большем”».

«Это степь и Азия, которая сидит в душе каждого русского. Про собственно русскую кухню сказать мне особенно нечего, определить ее трудно – она, как и большинство вещей и явлений в России, состоит из переименованных и переиначенных заимствований с востока Европы, центральной Азии и Китая. Но плясать надо, видимо, от русской печки. То, что пошло от горшка и ухвата. “Щи да каша – пища наша” буквально. Но. Если мне нужно показать иностранным гостям что-то, чего точно нет у них дома, я веду их туда, где подают настоящую водочную закуску. Как ни странно, для меня русская кухня – это водочный аперитив. То есть пара рюмок ледяной горькой под соленые огурцы, квашеную капусту, грибочки и копченую колбаску, а также селедочку с картошечкой, черный бородинский хлебец и – как венец всего – тихоокеанскую слабосоленую килечку. Сочетание, которое ты не найдешь больше нигде в мире».

«Что меня поражает в писателях, особенно новых, так это даже не отсутствие внутренней свободы. Бог с ней, можно кое-как писать и без нее. А утрата внутреннего нравственного ориентира. Понимания той библейской грани, переходить которую невозможно, поскольку на той стороне не только писатель, но и человек – кончается, становится выродком».

1. Лес

{Глеб Шульпяков, поэт} Мне довелось как следует посмотреть Германию в регионе Северный Рейн-Вестфалия. То, что меня поразило, – это совершенно специфическое отношение немцев к природе. Лес, каким его созерцают и трепетно поддерживают немцы (даже в черте города), говорит о каком-то почти мистическом пиетете, об обожествлении. Что ты скажешь, в чем здесь дело?