Цемах Атлас (ешива). Том первый

Сын и зять реб Мордхе-Арона Шапиро были ломжинцами, товарищами Цемаха еще по новогрудковской ешиве. В годы войны в Белоруссии они вместе учились в Гомеле. После возвращения в Польшу оба молодых человека женились и стали директорами маленьких местечковых ешив под эгидой большой ешивы в Нарове, где Цемах Атлас тогда еще сидел холостяком. Он знал, что друзья еще не простили ему ухода в светский мир и не верили в его покаянное возвращение к вере. До сих пор никто из видных новогрудковских мусарников не посещал Валкеники. Однако поскольку теперь сюда переезжает шишлевичский раввин, летом к нему наверняка будут наведываться его сын и зять. В отношениях с обывателями, пусть даже и богобоязненными, Цемах мог демонстрировать пренебрежение; в отношениях же со старыми товарищами, которые никогда не оступались, он чувствовал себя падшим. Сын и зять раввина могут рассказать валкеникским обывателям и то, что в Нареве его не считают достойным воспитывать молодых сынов Торы.

Со стороны рынка приближалась весело гомонящая толпа. Синагогальный двор и вестибюль синагоги в считанные минуты наполнились людьми. Со всех сторон кричали:

— Дорогу! Пропустите!

Пара местных парней внесли в синагогу на своих крепких плечах раввина — еврея с телом, тонким, как иголка, с большой сивой бородой и длинными кудрявыми пейсами, похожими на тяжелые гирьки настенных часов. Реб Мордхе-Арон Шапиро сидел на широких плечах парней растерянный и тронутый оказываемыми ему царскими почестями. Однако он уже не мог дождаться, когда его наконец спустят на пол.

Желтоватые лучи проникали в синагогу через окна и пересекались с полосами света от зажженных в честь праздника ламп. В пыльном тумане, подсвеченном смесью дневного и электрического света, плавали головы, лица. От великой радости мужчины и женщины перемешались вместе. Женское отделение синагоги было полно мужчинами, рассчитывавшими, что сверху они будут видеть и слышать лучше, а в мужское отделение протолкались и женщины. На ступеньках, ведших к священному орн-койдешу, стоял реб Мордхе-Арон Шапиро. Напротив него, на биме, в окружении членов правления общины стоял реб Гирша Гордон, который должен был зачитать письмо о назначении нового раввина, прежде чем тот начнет свою проповедь. Духовой оркестр на улице все еще играл без остановки так, что можно было оглохнуть. Из синагоги начали орать:

— Тихо, тут не деревенская гулянка!

Музыканты затихли, и реб Гирша Гордон начал зачитывать письмо о назначении раввина:

— В сей день собрались князья и господа, руководители и повелители, главы и кормильцы святой общины Валкеников…

Лицо его пылало, голос был хриплым, и чем дольше реб Гирша говорил, тем более надтреснутым и хриплым становился его голос. На выспреннем раввинском святом языке, состоящем из отрывков библейских стихов, в письме говорилось о святой общине Валкеников, долго искавшей того, кто будет указывать ей путь, поведет вперед и соединит разрывы в теле дома Израилева. Главы общины скитались, страдая от жажды, в поисках источника света и мудрости, пока Пребывающий в высотах не сжалился над ними, ибо на Него они уповали. И Небеса повели их верным путем, и они еще издалека узрели гения, выделяющегося своей возвышенностью и мудростью, солнце, освещающее землю и ее обитателей, гору Синайскую и сокрушающего горы, каковым является не кто иной, как учитель и раввин наш, могучий молот, опора десницы нашей, да восхвалено будет имя его… И реб Гирша Гордон громко, во весь голос расплакался, злобно хрипя, как будто он сам на себя был полон гнева и ярости из-за того, что плачет, как женщина. Было видно, что он изо всех сил старается справиться с рыданиями. Он откашлялся раз, другой, но слезы душили его и не давали продолжить чтение.

В первый момент всеми овладел страх. Люди были потрясены. Через мгновение по толпе прокатился удивленный шепот, а сразу же за ним — шепот осуждения: реб Гирша портил праздник! Новый раввин стоял на ступеньках, ведших к священному орн-койдешу, ссутулившись и дрожа. Он смотрел на биму со страхом, как будто в том, что чтение прервалось именно на том месте, где упоминалось его имя и имя его отца, был дурной знак на будущее. Неожиданно кто-то крикнул:

— Мазл тов[191]!

Мертвая тишина лопнула, и все собравшиеся закричали:

— Мазл тов, ребе, мазл тов!

Толпа на улице подхватил этот веселый вопль, а оркестр на синагогальном дворе грянул с такой силой, что окна синагоги задребезжали, висячие светильники закачались, и отовсюду донеслось эхом:

— Мазл тов! Мазл тов!

Жители Валкеников еще недели спустя спорили, почему же реб Гирша Гордон расплакался, читая письмо о назначении раввина. Друзья и солидные обыватели считали, что из него вырвался плач, который он сдержал в себе, когда старый раввин, его бывший тесть и дед его сиротки Бейнуша, уезжал в Эрец-Исраэль. Однако насмешники и просто тупоголовые говорили, что реб Гирша не мог вынести того, что другой становится главным раввином Валкеников, а ему к тому же пришлось зачитывать письмо о назначении этого другого раввином с присовокуплением всех титулов.