Цена измены

– Ничего не значило, но тем не менее ты с ней переспал, – грустно подытожила Инна. – Ты поехал к ней после нашей ссоры.

– Нет, – мотнул он головой. – Я… я просто катался. Потом позвонили с работы, с поста охраны. Попросили приехать… она ключ не сдала. Я приехал, поднялся в наш отдел… ну, проверить, все ли там в порядке. На всякий случай. А там была Диана. Вся в слезах, в истерике. И я подбросил ее до дома, ночь же, ну и она в таком состоянии была… А потом…

– Всё, я не могу больше это слушать, – ее лицо болезненно исказилось.

– Прости… я только хотел сказать, что не было никаких отношений.

– Я поняла, – глухо произнесла Инна. – И знаешь, Никита, я не виню тебя. Уже не виню. Это раньше я думала: «Как ты мог?». А сейчас понимаю, что сама во многом была неправа. Нет чтобы с тобой поговорить по душам, я обижалась, ревновала, сама мучилась и тебя мучила… А ты…

Инна на секунду прервалась, сглотнула. Глаза ее блестели, словно она вот-вот заплачет. Но она вытерла подступившие слезы тыльной стороной руки. Сдержалась. Даже выдавила слабую улыбку затем и продолжила:

– А ты – очень хороший. Я знаю, что ты старался, что всё для нас делал. И я тебе очень благодарна. Правда. А за Митю… слов таких нет просто… За него я для тебя… что угодно… Во всем тебе помогу, если надо. Ты, Никита, всегда можешь на меня рассчитывать. Я всегда буду относиться к тебе с теплом и благодарностью… как к лучшему другу. Никогда не буду мешать тебе общаться с детьми. Приходи, когда хочешь. Но быть с тобой… жить с тобой как муж и жена я больше не смогу. Доверять тебе целиком и полностью, как раньше, уже не смогу. Я честно пыталась. Сама себя убеждала. Все эти дни. Ради Мити и Маши, да и ради себя тоже, но… – Инна покачала головой. – Прости.

Дементьев долго молчал. Все слова встали в горле тяжелым комом. Да и потом смог лишь выдавить:

– Тебе не за что извиняться.

глава 37

Тяжелее всего было объясниться с Митей. Проснувшись утром, он первым делом кинулся искать отца и, не обнаружив его ни в гостиной, ни в родительской спальне, ни в ванной, спросил у Инны:

– А папа где?

Она смотрела в его круглые испуганные глазенки, и язык не поворачивался сказать: «Папа ушел».

Митя сам догадался:

– Ушел? Опять ушел?

И тут же уголки его губ поползли вниз, подбородок мелко задрожал, а на глазах выступили первые слезы. В эту минуту Инна себя ненавидела. Что же за мать она такая, терзалась она в мыслях. Свое эго выше интересов ребенка поставила. Да еще и после пережитой им такой ужасной травмы. Прямо-таки добила. Не могла, что ли, переступить через себя? Задавить внутри это свое сопротивление? И сама же понимала – не могла. Пыталась же. Честно пыталась. Но его измена действительно засела в ней намертво. И эта рана никак не заживала. Иногда ныла и саднила, тупо, почти уже привычно, иногда обжигала острой вспышкой боли, как вот вчера в ванной. И такой сильной, что терпеть невозможно. Да и по отношению к Никите это будет как-то неправильно, рассуждала Инна. Держать его на коротком поводке и не давать то, что ему нужно.

Только Мите всего этого не объяснишь. Да и отец для него – прямо идол. Митя и раньше его обожал, а после истории с Оксаной Викторовной и вовсе вознес на пьедестал. И все эти дни – почти две недели – что Никита жил здесь, они только зря обнадежили, раздразнили Митю. И теперь он никак не хотел понимать, почему папа опять не будет жить с ними. Ничего не желал слушать и так горько рыдал, что сердце кровью обливалось.

– Митенька, папа будет приходить очень часто. И мы так же будем куда-нибудь выезжать все вместе.

Но он в ответ лишь тряс головой, захлебываясь плачем. Маша, вряд ли понимая, что случилось, тоже поддерживала Митю криком. А Инна разрывалась. Качала Машу, пробовала успокоить сына. Тщетно. Митя не подпускал ее к себе, отказывался завтракать и обедать. Не просто отказывался, а протестовал, заявляя, что вообще больше никогда ничего не съест и умрет от голода. От всего этого хотелось самой уже выть в голос, но она, как могла, держалась, уговаривала, пыталась придумать хоть что-то, чем его отвлечь, порадовать.

Несколько раз звонила мать, но она не ответила. Столько лет… да что там – всю жизнь она терпела, принимая любые ее слова и поступки почти как должное. Позволяла себя подавлять, молча сносила оскорбления, приученная с раннего детства, что маме лучше знать. Мама – святое. Маме можно всё. А Инна обязана чтить, уважать и подчиняться.

Первый раз она пошла против матери только из-за Никиты. Потом, конечно, всю себя изъела за это: расстроила маму, не оправдала надежд, подвела. Хотя уже тогда чувство было двояким и противоречивым. Потому что о своем опрометчивом поступке Инна не жалела и была счастлива. Правда, счастье отдавало легкой горечью.