Цена любви

— Генеральная прокуратура? — произнесла она негромко. Единственное вполне противозаконное действие, которое позволил себе после долгих колебаний Александр Борисович, это прихватить с собой, отправляясь с визитом к Костаниди, так и не сданное им старое удостоверение. Правда, если вдуматься, не такое уж оно, это действие, противозаконное: срок его кончался в декабре нынешнего года. В Генпрокуратуре об этом знали и к молчаливому, не высказанному вслух желанию Турецкого оставить себе документ, видимо, решили, что на память, отнеслись тоже молча. Тактично не напомнив о необходимости сдать «корочки».

Даже Меркулов и тот сделал вид, что все в порядке, и когда Александр Борисович ездил к нему в Генеральную, заказал ему разовый пропуск. Такая «забывчивость» никогда не была присуща Константину Дмитриевичу, тем более что сдать удостоверение Турецкий должен был как раз ему…

— Лена, кто там? — раздался слабый мужской голос из глубины квартиры.

Елена вздрогнула и начала суетливо снимать цепочку.

— Проходите, пожалуйста, но, право, я не знаю… У меня брат болен…

— Я знаю, Елена Дмитриевна, — мягко произнес Александр Борисович, переступая порог: ей наконец удалось распахнуть входную дверь. — Пожалуйста, не волнуйтесь и не пугайтесь, я к вам как раз в этой связи.

Женщина, услышав последнюю фразу, мгновенно вспыхнула и сразу вслед за этим так же мгновенно побледнела.

— Проходите… — повторила она, пропуская его в небольшой, обставленный мягкой мебелью холл, в который выходило сразу две двери. Из-за одной раздался натужный мужской кашель.

— Я сейчас, — пробормотала она и поспешно устремилась в комнату, где лежал ее брат, оставив Турецкого одного.

Оглядевшись, он отметил, что, несмотря на небольшие размеры, тесным помещение не было и напоминало скорее гостиную. Прямо напротив входа висела большая, с богатым серебряным окладом икона Богоматери, а вот неизбежный атрибут «новорусских» квартир — камин — здесь отсутствовал.

Поколебавшись, Александр Борисович прошел в дальний угол холла, где стоял невысокий полированный столик с затейливой инкрустацией и два полукресла. В одном из них он и устроился в ожидании хозяйки.

Елена вернулась минуты через три и, плотно прикрыв за собой дверь в комнату брата, покорно присела напротив Турецкого.

— Я, право, не понимаю… — обронила она и опустила глаза.

— А мне кажется, Елена Дмитриевна, что вы все-таки догадываетесь, чем именно продиктован мой визит… — и, поскольку в ответ она промолчала, упрямо сжав губы, продолжил: — Давайте сделаем так: прежде, чем я перейду к конкретным вопросам, я расскажу вам одну историю…

Дверь в комнату Костаниди в этот момент едва слышно скрипнула, но Александр Борисович сделал вид, что не услышал этого, хотя его молчаливая собеседница не удержалась и метнула в ту сторону испуганный и встревоженный взгляд.

— Представьте себе такую ситуацию: пару недель назад к нам — он, разумеется, не уточнил, к кому именно и куда, — обратилась женщина, некая Клименко Лидия Ильинична, утверждавшая, что ее отца убили…

Лена снова вздрогнула, но на Турецкого по-прежнему не смотрела.

— Соответствующие органы так не считали, поскольку гибель этого человека и выглядела, и проходила по всем документам и протоколам как несчастный случай: его сбила машина, водитель скрылся с места происшествия, номера иномарки никто не заметил и не запомнил.

Она все-таки подняла глаза и теперь смотрела на него с недоумением. Но никаких вопросов не задавала.

— Словом, никаких оснований для возбуждения уголовного дела по факту преднамеренного убийства не было. Тем не менее Лидия Ильинична настаивала, что ее отца убили именно преднамеренно, выманив в ее отсутствие из машины, на которой она везла его в небезызвестную вам клинику профессора Хабарова…

— Господи, помилуй… — пролепетала Елена и торопливо перекрестилась, а за спиной Александра Борисовича раздался кашель.

Обернувшись, он увидел стоявшего в проеме распахнутой двери очень худого седого мужчину в пижаме, прижимавшего правую руку к груди, левой он опирался о косяк. На узком, обтянутом желтоватой кожей лице жили, казалось, одни только глаза: большие, яркие и такие черные, что радужка сливалась со зрачком. Александр Борисович невольно отметил, что в этих глазах все еще горел какой-то молодой огонек, светились они легкой иронией и умом…

Турецкий поднялся с места и почтительно поклонился Димитриусу Костаниди.

— Боже, зачем ты встал, я же просила! — Лена вскочила и бросилась к брату.

— Погоди, сестренка, — он решительно, с неожиданной для него силой отстранил ее и шагнул к Александру Борисовичу. — Здравствуйте… Вы ничего не будете иметь против, если я тоже послушаю вашу историю?

Женщина помогла ему дойти до столика и, заботливо усадив на стул, укутала плечи брата неведомо откуда взявшимся в ее руках пледом.

Турецкий, внимательно наблюдавший за ним все время, пока сестра хлопотала вокруг больного, кивнул:

— Я не только ничего не имею против, но буду рад. Он помолчал и добавил:

— Тем более что моя история касается вас напрямую.