Цена нелюбви

— Ладно, — сказала я. — Ты не хотел пользоваться туалетом ради себя и ради нас... ради меня. Но почему ты не сделал это ради твоего отца?

— Ты уже большой мальчик! — жеманно заговорил Кевин. — Ты мой большой мальчик! Ты мой маленький мужчина! Господи. Какой дебил.

Я встала.

— Никогда больше не смей так говорить. Никогда, никогда не смей так говорить. Никогда, ни единого раза!

— Или что, — тихо сказал он. В его глазах замелькали веселые искорки.

Я опустилась на стул. Я не должна была поддаваться на его провокацию. Обычно и не поддаюсь. И все же любая насмешка над тобой...

О, может, я должна считать себя удачливой, раз он не нажимает на эту кнопку чаще. Правда, в последнее время он в некотором смысле все время на нее давит. То есть большую часть его детства его узкое угловатое личико дразнило меня моим собственным отражением, однако за последний год оно начало округляться, и я узнаю твои черты. Хотя я действительно когда- то жадно искала в лице Кевина сходство с его отцом, теперь я непрестанно борюсь с безумной мыслью, что он делает это нарочно, чтобы заставить меня страдать. Я не желаю видеть это сходство. Я не хочу замечать те же самые манеры, тот же характерный взмах руки; так ты отмахивался от всяких пустяков, как, например, когда один сосед за другим запрещали своим детям играть с твоим сыном. Смотреть на твой сильный подбородок, поджатый в угрюмой гримасе, твою широкую безыскусную улыбку, ловко преображенную в ухмылку, — все равно что смотреть, как твой муж сходит с ума.

— А что бы сделал ты на нашем месте? С маленьким мальчиком, который упорно гадит в штаны, когда ему пора в школу?

Кевин еще больше навалился на распластанную на столе руку.

— Ты же знаешь, что делают с кошками. Они гадят в доме, и их тычут носами в собственное дерьмо. Им это не нравится. Они пользуются лотком.

Он удовлетворенно откинулся на спинку стула.

— Это недалеко от того, что сделала я, не так ли? — резко сказала я. — Помнишь? До чего ты меня довел? Как я наконец заставила тебя сходить в туалет?

Он с нежностью провел пальцем по тонкому белому шраму на своем предплечье около локтя, как будто погладил домашнего червячка.

— Конечно.

В этом слове я почувствовала нечто новенькое; я почувствовала, что он действительно помнит, тогда как другие воспоминания были ложными.

— Я гордился тобой, — промурлыкал он.

— Ты гордился собой. Как обычно.

— Эй. — Он наклонился вперед. — Это был твой самый честный поступок.

Я завозилась, собирая сумку. Если я когда-то и жаждала его восхищения, то не за это; за что угодно, только не за это.

— Подожди, — сказал он. — Я ответил на твой вопрос. Теперь ответь на мой.

Это было нечто новенькое.

— Хорошо. Валяй.

— Те карты.

— Что именно?

— Почему ты оставила их на стенах?

Кевин «помнил» тот инцидент только потому, что я годами отказывалась срывать со стен заляпанные карты и не давала тебе закрасить их, на чем ты настаивал. Кевин был, как ты неоднократно повторял, ужасно маленьким.

— Я оставила их, чтобы сохранить рассудок. Мне необходимо было видеть, что ты сделал со мной. Я должна была протянуть руку и прикоснуться. Мне необходимо было доказательство того, что я не придумала твою злобу.

— Да, — протянул он, снова поглаживая свой шрам. — Я тебя понимаю.

Франклин, обещаю, я обязательно объясню, только не сейчас. Сейчас я не могу.

Ева

17 января 2001 г.

Дорогой Франклин,

Прости, что оборвала письмо на полуслове и так долго тянула с объяснением. Сегодня утром по дороге на работу я вспомнила еще одну сцену суда. Технически я дала ложное показание под присягой. Я просто не думала, что должна рассказать судье с пронзительным взглядом то, что десять лет скрывала от собственного мужа. (Я никогда прежде не встречала подобного врожденного недостатка: слишком крохотные зрачки придавали ей ошеломленный, безжизненный вид, как у персонажа из мультфильма, которого только что огрели сковородкой по голове).

— Мисс Качадурян, вы или ваш муж били вашего сына? — Адвокат Мэри грозно навис над свидетельским местом.

— Насилие всего лишь учит ребенка тому, что физическая сила — приемлемый способ добиться своего, — продекламировала я.

— Суд не может не согласиться с вами, мисс Качадурян, но очень важно четко прояснить для протокола: вы или ваш муж когда-либо избивали Кевина, пока он находился на вашем попечении?

— Конечно нет, — твердо ответила я и затем тихо добавила «конечно нет». И тут же пожалела об этом повторе. Есть что-то плутоватое в любом утверждении, которое считают необходимым повторять.

Покидая свидетельское место, я зацепилась за гвоздь в полу и содрала с каблука лодочки черную резиновую набойку. Я дохромала до своего стула, размышляя, что лучше сломанный каблук, чем длинный деревянный нос.