Цена посвящения. Неучтенный фактор

– У тебя не язва, а яма желудка – сколько не ешь, а тощий. Не в коня корм. Давай. Только не пропадай. Полуправления из-за этих гребанных облав на выезде. В любой момент могут понадобиться люди.

– Спасибо.

Седой постарался побыстрее исчезнуть с глаз начальства, пока оно не передумало.

Сейчас для него кровь из носу надо было пропасть на эти полчаса. Как старый кадр, он знал святое правило: над чем бьются в одном отделе, давно известно секретарше в соседнем, а все концы ищи в архиве.

В архив его гнало какое-то странное чувство. Смесь страха с сосущим чувством голода. Причем, голода по чему-то сладкому и запретному, словно припрятанная шоколодка.

Со страхом еще более-менее все было ясно. Адски рискованно совать нос в старые дела, да еще без ведома прямого начальника. Только за одно это любопытный нос расквасят в кровь. А если Дмитрий узнает, что носом копали под него лично, то оторвет нос вместе с головой.

А вот мучительно сосущая тяга к запретному, но сладостному… Оно было гороздо сильнее, чем обычная щекотка от прикосновения к чужим похабным тайнам. А сколько их подшито в литерных делах, ого-го! Слюной и испариной от возбуждения изойдешь, пока перечитаешь.

Только в переходе между зданиями Седой вдруг осознал, что бежит, как вспугнутая мышь в нору. Исходя потом от страха и предвкушая удовольствие, когда из темной безопасности норки можно будет показаь кукиш всем котам на свете.

Осознал и невольно сбился с шага.

«Да, я трус! – зашипел он на самого себя. – А кто тут герой? Суки одни и пауки в банке. Герои у нас, блин, на кладбище гниют».

Он машинально натянул на лицо улыбку и кивнул идущему навстречу соратнику по конторской войне. Засекреченная личность в сером костюме, черной рубашке и синем галстуке с искоркой, с никогда не выходящем из моды крохотном значочке на лацкане пиджака, кивнула в ответ. Аппоплескический румянец на отекших щеках при этом сделался еще сочнее.

Преторианы

Барабин, прищурив от дыма один глаз, зажав изжеванную сигарету в углу рта, держал на вытянутой руке карточку фоторобота. Седой отметил, как она подрагивает в пожелтевших от табака пальца.

На обороте карточки кто-то из оперов написал для памяти: "Максим Иванов. Кличка "Странник". Особо опасен. Ликвидировать при обнаружении". Карточка не один год висела на стенде в отделе, прямо напротив рабочего стола Петровского, затерявшись среди нескольких десятков таких же смазанных физиономий лиц, находящихся в вечном розыске.

– А что означает крестик насупротив фамилии? – спросил Барабин.

– Якобы ликвидирован.

– Якобы? – чутко среагировал Барабин. – И давно ты в этом сомневаешься?

– Сегодняшнего дня, – немного помявшись, ответил Седой.

Барабин накрыл карточку ладонью и внимательно посмотрел на Седого.

– Угораздило же тебя, Михаил Петрович.

– Что, серьезно?

– Вот принесут папочку, поймешь. По твоему описанию и этой картинке, с учетом того, что фоторобот – дело максимально смутное… Но память меня еще не подводила.

– Потому я и здесь. Таких спецов, как ты, скоро не останется.

Барабин польщенно хмыкнул. Потянулся к сейфу.

– Может пока по маленькой? Для разрядки, а?

– Давай! – От острого желания выпить у Седого резью свело горло. – «Сейчас полста – не помеха. Только голова лучше фурычить будет. А разберусь со всей этой бодягой, напьюсь, ох, и напьюсь! Рожухин мой спекся, ясно, как божий день… Слава тебе, господи, одной сукой меньше станет!»

Выпили из тонкостенных "служебных" стаканов, как стойкие часовые окружавших пузатый графин.

«А вот интересно, есть ли в "конторе" хоть один стакан, из которого не разит всеми сортами спиртного? Надо начальству подбросить идею, пусть устроят рейд по обнюхиванию всех стаканов. С "оргвыводами", как водится, – подумал Седой, наслаждаясь теплом, хлынувшим по венам. – Ого! Во, дает!»

Барабина развозило прямо на глазах. Одутловатое лицо медленно наливалось краской, дрябло обвисли губы, в глазах появилась безумная поволока.

– Степаша, ты чего? На старые дрожжи развозит?

– Не-а. На новые. – Барабин облизнул губы. – Мне теперь стакана хватает. Да и пьется здесь легко. Это у тебя суета круглый день. А здесь – тишина. Болото, бля!

– Сам ушел с "земли". – Седой всегда завидовал людям, способным на п о с т у п о к.

– Ибо в дерьме копаться устал! И крови боюсь… – Барабин погрозил пальцем. – Я же между делом почитываю что вы сюда сплавляете, писаки херовы! Да и старые архивчики, что не сожгли пока перестраивались, тоже, я тебе скажу, еще то чтиво. Пьешь под них, закусывать не надо! Работники, мать вашу за ногу…

– Всех-то не суди! Кто задницу рвет, а кто лямку тянет, – почему-то вдруг обиделся Седой.

– Все одно. Все на одной сковородке жариться будем. И большие, и маленькие. И те, кого для отмазки шлепнут, и те, что своей смертью помрут.

– Ну, тебя несет, Степан! О вечном начал думать?

– О чем еще думать в архиве, как не о вечном? Нет уже никого: и кто стучал, и кто дело крутил, и кому по тому делу яйца открутили и лишнюю дырку в башке сделали, а дела – вон они. Стоят, родимые, как кирпичи в Китайской стене. И века еще стоять будут.