Цена свободы

Отвлеклась на секунду, глядя в окно, из которого ничего не было видно — постарался морозец, нанес свой узор. Но это балконные стёкла, квартирные светились аж переливались, их вчера так отдраила — накануне Новый год, год Кабана, хочется, чтобы всё сверкало. Оконным пейзажем долго не любовалась, сон маячил в голове. Ведь я же вчера даже не думала о Вере и позавчера, и вообще давненько о ней не вспоминала. А вот приснилась же? А может, от того и приснилась, что не вспоминала? Хотя каждый вечер перед сном молюсь за всех усопших и живых — снова задумалась, но всплыли и Верины слова: «Ты всегда обо мне помни. Не забывай. А то буду сниться и у-ух», — и Вера погрозила мне пальцем и засмеялась. Тогда, когда она была жива, и сейчас, но уже во сне, спустя десять лет, посмотрела на меня каким-то холодным, отчуждённым взглядом, погрозила пальцем и также засмеялась.

— Десять лет… — снова протянула вслух и задумалась над сегодняшней датой.

— О, Боже, да в этот день пятнадцать лет назад я с ней познакомилась, — и по телу пробежали мурашки. Вот оно в чём дело…

Прости меня, Верочка, надо бы сходить в церковь, поставить свечку, помолиться, а ещё лучше — съездить на кладбище.

Но взглянув на замёрзшие окна, и кладбище, и церковь заменила домашней свечой. Свечи у меня были церковные, причём привезённые из Иерусалима, женщина одна подарила.

Так что Бог простит, а Верунька меня поймёт и простит, а если не поймёт, то пусть завтра приснится. Тогда точно в церковь сбегаю, можно и на кладбище.

В этом году в городе как никогда полно снега. Куда валит? Но не о снеге задумалась, а вспомнился эпизод, как мы с Оленькой, племяшкой, приехали в свой посёлок, и тоже стоял лютый холод да с ветерком. Там ещё севернее, ещё холоднее. А мы по снежному насту по-пластунски ползли к кладбищу, где снег проваливался — там приходилось брести по пояс. Замёрзли как суслики, но когда доползли до могилки моей мамы, то она словно нам печку растопила. Так тепло стало, что пальто пришлось расстегивать. Долго пробыли у могилки, не ощущая холода. Вот и не верь в чудеса…

На этот раз я гораздо дольше стояла у иконостаса и тщетно молилась. Мысли о Верочке не отступали, хотя свеча уже догорала. Прочитала напоследок «Отче наш». Убедившись, что свеча погасла, пошла на кухню.

— Опаньки… а чайник сам включился, — и снова мурашки пробежали. Жутко. Хотя, такое уже как-то было. Но не сейчас… Не сегодня. Я просто к этому не готова. Страх разлился по всему телу, конечности резко похолодели, почувствовала странное недомогание. Какие-то секунды стояла окаменев, глядя на чайник. Слава Богу, воды там оказалось мало, и он быстро отключился.

— Так, — выдавила я из себя и громко произнесла в пустую комнату: — Что же ты, Верочка, задумала? Потерпи немножко, морозы спадут, и я навещу тебя. Знаю, ждёшь. Убедила. Я сказала чётко, громко, переборов в себе страх. Но всё же позвала собаку.

— Дашка-а-а, — окликнула её, — хватит дрыхнуть, иди, косточку тебе дам. Ой, вру, косточки нет, ну иди же ко мне. — Подойдя к Дашкиному убежищу, где та порой уединялась от соседских деток, когда те, приходя в гости, докучали ей. Собака словно меня не слышала, даже не вильнула хвостом, а может, правда, сладко спала, ведь ей давно перевалил второй десяток, а по собачьим меркам это уже года. Потянуло на кухню.

Я снова взглянула на чайник, к которому так и не притронулась. Мелькнула мысль, а вдруг опять включится? Не включился. Чай пить расхотелось.

Легла уже на заправленный мною диван, включила телевизор, и там ничего хорошего. Затем резко соскочила, достала свою толстенную тетрадку, я её называю дневником жизни, где более сорока лет веду записи, и стала жадно читать, ища что-то важное, какую-то зацепку, связанную с Верой. Долго искала, усердно. Нашла:

«Сегодня солнечно, тепло, а на душе погано, спала всего лишь три часа — проснулась очень рано. С утра поеду в гости я к своей подруге. Ей очень тяжко, знаю я её недуги»…

Оттолкнувшись от рифмованной строчки, заметила, много чего в этой тетради было посвящено этой рыжеволосой, стойкой женщине. Чья судьба была исковеркана с первых дней её жизни. Так как Верина мать перед смертью призналась, а вернее, покаялась:

— Прости меня, Верочка, не я ведь тебя из роддома забрала, нет, не я, а сестра моя. Но я всё-таки одумалась и отобрала тебя у неё.

— А надолго ли ты меня отобрала? Надолго ли одумалась?.. Сколько себя помню с детства, всё у бабушки жила, у папкиной матери. А потом с отцом до четвёртого класса, с отцом и с мачехой! Думаешь, сладко мне там жилось?!.. Ты ведь с ним разбежалась, когда я в первый класс пошла, что ж ты меня с собой не взяла? Почему?! Не он от тебя ушёл, а вы от нас. Что ж ты Гришку, рыжачка своего, любимчика, с ним не оставила? Тебе он дорог, а я? Я?!..

— А то и не оставила, что он не его сын и отец твой об этом знал. Хотела с ним разбежаться, когда Гришке три было, нет, чёрт дёрнул тобой забеременеть. Я же вас в детдом не отдала.