Цена вопроса. Том 1

Константин Георгиевич не нашел в себе в тот момент душевных сил, чтобы поговорить с женой. С момента рождения Славика жизнь для Большакова превратилась в непрерывный кошмар. Когда появилась Лина, кошмар стал вдвое сильнее. Боже мой, как он боялся за своих ненаглядных деток! Ему прежде даже в голову не приходило, что получаемые на службе знания о криминальной ситуации могут так отражаться на отношении к собственным детям. Вокруг него всегда были офицеры милиции, имевшие дело с самыми разными преступлениями в отношении детей и подростков или с преступлениями, которые совершали сами подростки, и ни разу Константин ни от кого не слышал о подобных проблемах дома. Работа – это работа, семья – это семья. Но чем больше он в ходе профессиональной деятельности узнавал, какие беды и трагедии могут случиться с любым ребенком, даже из очень хорошей семьи, тем страшнее ему становилось за Славика и Лину. Эта бесконечная, неистребимая тревога сжигала его изнутри постоянно, днем и ночью, рисуя в воображении самые жуткие картины, стоило только кому-то из детей задержаться хотя бы на полчаса или не ответить на звонок по мобильному.

Тревожился он напрасно: и сын, и дочь благополучно миновали трудный пубертатный период, стали студентами и не давали теперь никаких оснований для беспокойства. Константин Георгиевич с облегчением перевел дух… И вдруг Юля поставила вопрос о третьем ребенке. Большаков был умным человеком и прекрасно понимал, что жене нужна самореализация. Она не состоялась профессионально, но зато из нее получилась великолепная мать, что, разумеется, важнее. Юлия оказалась непревзойденным организатором, и пока дети учились в школе, ее способности были полностью востребованы. А что теперь? Чем ей занять себя? Детям она больше не нужна, у них своя жизнь, в которой присутствие матери уже не предусмотрено. Маленький ребенок мог бы спасти ситуацию, жена снова оказалась бы полностью занята сначала «правильным» вынашиванием и подготовкой к родам, потом самим малышом, потом детским садиком, школой… Но для полковника Большакова это означало бы еще 17—18 лет того мучительного, грызущего беспокойства, той невыносимой тревоги, от которой, как он надеялся, удалось наконец освободиться. Выдержит ли он? Хватит ли сил?

Ему казалось, что ради жены, ради того, чтобы она была счастлива и удовлетворена жизнью, он готов собраться с силами и вытерпеть. Но судьба распорядилась, увы, жестоко. Отслойка плаценты, ребенка не спасли, Юля больше не сможет рожать.

Отгоревав и придя в себя, Юлия Львовна попыталась устроиться на работу. Но в сорок один год, не имея за плечами ни одного дня работы по специальности, это оказалось невозможным. Работодателям требовались либо молодые и современные ребята, либо те, кто досконально знает предмет. Ни тем ни другим качеством Юлия Большакова не обладала.

Тогда она заговорила об усыновлении. И здесь Константин Георгиевич встал намертво: он не готов был взять на себя ответственность за ребенка, рожденного неизвестно какими родителями. Генетику никто пока не отменил. Если за своих родных детей, с наследственностью которых все было более или менее понятно, он тревожился на сто условных баллов, то за приемного ребенка он будет тревожиться на все двести. Чем чаще жена начинала говорить о малышах из детского дома, тем ярче перед глазами Большакова мелькали картины похищенных младенцев, изуродованных детских трупиков, фотографий с порносайтов педофилов и многого другого, чего он насмотрелся за годы службы в розыске. Он не вынесет этого, он просто не сможет. Либо сорвется и натворит бед, либо превратится в тяжелого невротика, которого быстро отправят в отставку, а то и на учет в психдиспансер поставят. В итоге семья получит на свои плечи либо отбывающего наказание преступника, либо инвалида.

Но как объяснить это Юле? Доброжелательной и открытой Юле, которая видит в людях только хорошее и ни от кого не ждет зла, Юле, которая и знать не знает, какую муку принимал ее муж, пока росли Славик и Лина. Вот снова она сегодня заговорила о приемном ребенке, а он ничего не может ответить ей, кроме короткого: «Нет, я не готов». Он не может сосредоточиться на разговоре, потому что сейчас самое главное для него – распутать узел, завязанный Игорем Песковым, и распутать как можно быстрее, чтобы Валерий Олегович Шарков смог лечь на операцию, пока не случилось самое плохое. Он не может ни попросить Юленьку замолчать и оставить его в покое, ни встать и уйти, ни объяснить ей, что происходит, ни признаться в своих невыносимых, раздирающих душу и отравляющих мозг тревогах.

Он ничего не может. Наступил один из тех редких моментов, когда полковник Большаков чувствовал себя совершенно беспомощным.