Центромурцы

Будет американская дуэль. Без секундантов и прочих пережитков, как сказал Мокшеев. Когда дойдут до удобного места, один остановится, а другой пойдет дальше. Пройдет столько шагов, сколько захочет, и повернется. С этого момента огонь и поведение противников - по способности.

Условия были неравными и невероятными, но об этоад думать не хотелось. Хотелось поскорее кончить.

- Здесь, - сказал- Болотов в начале длинной, почти ровной поляны.

Мокшеев остановился. Он вдруг почувствовал, что вперед не пойдет, что стоит пойти, как он получит пулю в спину.

- Я пойду вперед, - сказал Болотов. Мокшеев встряхнулся:

- Нет, я.

- Почему?

- Я оскорбленная сторона. Я могу выбирать. - И твердыми, прямыми шагами Мокшеев пошел вперед.

Это было правильным решением. Болотов, конечно, в спину бить не станет, а исход дуэли зависит от того, кто идет вперед. Можно стреляться на короткую, смертельную дистанцию и можно отойти подальше. Даже нужно отойти чуть подальше, потому что с наганом это удобнее. Нет, не потому, а просто потому, что следует определить правильную степень опасности для жизни противника.

- Довольно! - откуда-то сзади прокричал голос Болотова, но Мокшеев остановиться не мог. Он не боялся смерти, он боялся ошибиться. Он жалел, что пошел, не считая шагов. - Довольно! - Но Мокшеев шел дальше.

Болотов стоял расставив ноги, держа браунинг в опущенной руке. Он выстрелит, когда Мокшеев повернется.

И Мокшеев начал поворачиваться, сперва медленно, потом быстрее, сгибаясь, но не поднимая оружия. Потом, сгибаясь еще ниже, раскинув руки и завертевшись волчком, он пропал в кустах.

Болотов не выстрелил.

Это американская дуэль - поведение по способности. Значит, Мокшеев имеет право стрелять из-за прикрытия. Пусть стреляет.

Болотов не сдвинулся с места.

Он ждал молча, но ждать было трудно. Потом подумал: "Может, нужно подать голос?"

- Ау! - но ответа не было. Еще раз крикнул и невольно удивился, что так охрип. Снова ответа не было. Больше не кричал.

Из любого куста впереди, в любой момент могла вылететь пуля. Она ударит раньше звука, и Болотов приготовился к ее толчку. Он выпрямил грудь и ждал. Ждал так долго, что перестал слышать шорохи в лесу, перестал слышать свое сердце. Вероятно, теперь он не смог бы поднять руку и выстрелить.

Немели ноги, медленно сочилось время, и постепенно подступала смерть.

Хорошо бы сразу.

25

Он шел качаясь. Обходя угол дома, сильно ударился о него плечом. Остановился перед дверью и удивился: куда он попал? Потом понял: это гарьковенковский чайный домик.

На стук открыла Косточка. Открыла и, побледнев, отпрянула назад: прямо на нее был наведен зажатый в правой руке Болотова браунинг.

Болотов неожиданно увидел свою руку, а в ней пистолет. Как это он раньше не заметил? С трудом согнул руку и запрятал ее в карман.

- Простите. Я нечаянно.

- Что с вами, Григорий Сергеич? Что с вами? Что с вами?

Косточка отступала, пока не наткнулась на стол. Ей показалось, что Болотов кого-то убил, и от испуга у нее закружилась голова.

- Простите, Косточка. Я не хютел, - сказал Болотов.

А может, не убил? Что же случилось? Косточку охватило непобедимое любопытство, и головокружение сразу -прошло.

- Входите, Григорий Сергеич! Входите, я вам говорю! У вас нехороший вид вам надо закусить.

Болотов вошел, закрыл за собой дверь и сел на скамью. Потом осторожно вынул из кармана правую руку и левой стал гладить ее неразгибавшиеся пальцы. Они ничего не чувствовали.

- Болотов, миленький, не надо волноваться. Свою руку она положила ему на плечо, и почти вплотную к его лицу были ее круглые, детские глаза.

- Расскажите, что случилось. Это вас успокоит, Болотов покачал головой.

- Ничего, Косточка. Ничего не случилось. Я только простоял сорок минут на одном месте. Сорок минут по часам. Все ждал, и ничего не случилось. Я очень устал.

Странно говорил Болотов. И в том - что, и в том - как он говорил, была тайна. Заманчивая, необъясненная тайна.

Но все же Косточка поднялась и пошла за чайником. Она была исключительно хорошей женщиной, - ради того чтобы напоить Болотова чаем, она сумела побороть свое любопытство.

- Нет, друг, не надо. Мне некогда.

И Косточка с чайником остановилась на полпути к печке.

На "Соколице" остались его вещи. Там же был рулевой Семченко, - с ним нужно было попрощаться или взять его с собой.

- Мне надо бежать, Косточка.

Бежать? Значит, он все-таки убийца! Все равно - он, наверное, был прав. Он хороший.

Ей хотелось что-нибудь для него сделать, но сделать она ничего не могла. Она даже не знала, что бы сказать ему на прощанье.

- Ну что же, бегите, Григорий Сергеич. Бегите, только нас не забывайте.

26

Часы его стали.

По пристани ходили люди, на "Соколице" команда спала. Было светло, и Болотов не мог вспомнить, день это или ночь. Часы "Соколицы" тоже стояли. Это был конец старого русского флота: догнивающих в непонятном тумане мертвых кораблей, спящих тяжелым сном и бредущих без сна людей. Теперь они служат чужой стране, чужим хозяевам, теперь они, как тот, кто на дуэли дерется за ненужную женщину.

Это был конец Мурмана.