Церковь в истории. Статьи по истории Церкви

Следующим шагом в этом процессе стало соединение нескольких провинций в группы, совпадавшие с более крупными административными единицами в составе империи и именовавшиеся диоцезами

(см., в частности, правило 2-е I Константинопольского [II Вселенского] Собора 381 г.). Первенствующий епископ, или примас, такого обширного округа поначалу даже носил чисто гражданский титул экзарха (см. выражение «экзарх диоцеза» в правилах 9-м и 17-м Халкидонского [IV Вселенского] Собора), которым впоследствии награждались отдельные представители высшей церковной и равным образом гражданской администрации византийского периода. Библейское же титулование «патриарх» было в конечном счете признано за первоиерархами главных престолов – римского, константинопольского, александрийского, антиохийского и иерусалимского (составившим в итоге пресловутую пентархию), как впоследствии и за главами новообразованных патриархатов – Грузинского, Болгарского, Сербского и Русского. В плане экклезиологическом эти процессы оправдывались той же логикой, которая изначально вела к регулярным областным епископским синодам. Всецелая полнота и кафоличность каждой поместной церкви требовала общения со всеми церквами. Вначале это было, как правило, общение между соседствующими Поместными Церквами в рамках существующих гражданско-политических структур. Предполагалось, что такой канонический процесс призван будет послужить единству, а не создавать разделения. К тому же вселенское единство Церкви, которое во времена Иринея, Тертуллиана и Киприана понималось как единство в общей вере, восходящей к апостолам, с так называемыми

апостольскими

Церквами, обладающими особой степенью идентичности и особым достоинством, – единство это на практике обеспечивалось службами империи: император выступал как лицо, созывавшее Вселенские Соборы и как юридический гарант исполнения их решений.

Покойный Ф. Дворник ясно описал постепенно усилившийся контраст между Востоком и Западом в осмыслении региональных первенств[394]. На Востоке значение главных престолов, или патриархатов, понимали прагматически – как указание на особый статус городов, вокруг которых совершенно естественно собирались Поместные Церкви и чья ведущая роль со временем была закреплена в соборных определениях. Таким образом, возвышение Константинополя произошло за счет его превращения в столицу новой империи. Между тем на Западе ранний коллапс имперской администрации и тот факт, что Рим был единственным «апостольским» престолом, способствовали развитию папского первенства, претендовавшего на богоучрежденность и нередко выступавшего как мощный противовес секуляристским и цезарепапистским тенденциям в Византии.

Примечательно, что крах Византийской империи в эпоху позднего Средневековья вызвал к жизни аналогичный «феномен первенства» на Востоке. Поскольку императоры династии Палеологов, осажденные у себя в столице наступавшими турками, не могли, в отличие от своих предшественников, действовать как объединители христианского мира, куда более бесспорным претендентом на вселенское возглавление оказался патриарх Константинопольский. В сущности, он находился в том же положении, что и папа Григорий Великий в VII в. Идея христианской империи свелась к чисто символической проекции, а Церковь, которая несла свое свидетельство в мире, разделенном на множество варварских «государств», или властных центров, была предоставлена самой себе. Таким образом, константинопольские патриархи действовали во многом как папы времен варварских вторжений. Для примера достаточно указать на патриарха Филофея Коккина. В грамоте к русским князьям (1370 г.), не желавшим подчиняться политике патриаршей администрации на Руси, он при определении своего положения и власти идет гораздо дальше, чем папы первых веков с их идеей первенства, и оперирует понятиями, какими мог бы оперировать Григорий VII (или Пий XII). В сущности, здесь идет речь о своего рода «вселенском епископстве» патриарха: