Цецилия

«Я отправляюсь, милая Цецилия, отправляюсь.

Корабль, с которым я посылаю это письмо, выходит только восемью днями прежде меня, и даже, может быть, так как „Аннабель“ известна быстротой хода, я прибуду в одно время со своим письмом или прежде его.

Понимаете ли, Цецилия? Я отправляюсь… Я отправляюсь… отправляюсь богачом! На небольшом грузе своем я выручил сто на сто; я возвратил господину Дювалю пятьдесят тысяч франков. Мне остается еще пятьдесят тысяч, и дядя дал мне груз, который стоит около ста тысяч экю. Сверх того он дарит мне сто тысяч на свадьбу.

Понимаете ли, милая Цецилия, в каком я упоении? Я беспрестанно спрашиваю у капитана, Точно ли 8 марта назначено выйти в море, потому что мы должны отплыть 8 марта.

Он отвечает мне: да и что, если не будет противного ветра, он в этот день непременно выйдет в море, но в это время ветры обыкновенно дуют совершенно постоянно, а потому надеюсь, что нас ничто не задержит.

Боже мой, Боже мой! Так я увижу ее, увижу мою милую Цецилию, моего любимого ангела! Так все мои опасения были напрасны; так милости твои, Боже, неистощимы, и это счастье, сопровождавшее меня сюда, было только предвестником счастья, которое будет сопровождать меня во Францию.

Боже мой, ты благ, велик, милосерд; благодарю тебя.

Или, не правда ли, это она молится, бодрствует, это она заслужила перед тобой, Боже, и за себя и за меня.

Впрочем, у меня есть товарищ радости и счастья: Самуэль, бедный Самуэль; вы знаете, Цецилия, тот кормчий, о котором я говорила вам, бедняк, ему недоставало до счастья нескольких сотен франков, как нам недоставало нескольких тысяч. Понимаете ли, что тысячей экю я составил счастье человека? Эти тысячу экю, я дал их ему от вашего имени, Цецилия. По возвращении своем он женится на Женни, и если первый ребенок его будет мальчик, он назовет его Генрихом; если девочка, он назовет ее Цецилией.

Из этого вышло, что бедный Самуэль так же торопится теперь с отъездом, как и я.

Восемь дней! Как это долго — восемь дней! Ждать еще восемь дней, пока я стану приближаться к вам. По крайней мере, на корабле, или в экипаже, мчитесь ли вы на крыльях ветра, или на добрых лошадях, вы чувствуете, что двигаетесь, приближаетесь; движение утешает вас. Мать качает нас, когда мы малы; больших убаюкивает надежда. Мне кажется, что я лучше соглашусь остаться пятнадцать дней лишних в море с тем только, чтобы отправиться сию же минуту.

Я почти не решаюсь отправлять к вам это письмо, Цецилия. Если вы любите меня так, как я люблю вас, что, я боюсь, невозможно, и если наш корабль противным ветром или каким-нибудь случаем будет задержан лишнюю неделю, месяц, — какой пыткой будет для вас жизнь в беспрерывном ожидании! О! Вы будете ждать меня, Цецилия; я буду знать, что вы стремитесь мне навстречу, и не буду в силах сократить расстояние, нас разделяющее, кинуться к вам навстречу. О! Я знаю, что это будет для меня ужасным, невозможным, неслыханным несчастьем — я чувствую, что это будет хуже, нежели не иметь о вас известий, а между тем у меня недостает духу, чтоб не сказать вам: „Я еду, Цецилия, еду; ждите меня!“

Да, ждите меня, обожаемая Цецилия, да, я еду, спешу, ждите меня, вот я, возле вас, у ног ваших. Скажите, что вы меня любите, Цецилия; я же, я так люблю вас!

Без прощанья, Цецилия: через восемь дней я еду. До свиданья, Цецилия, до свиданья! Ждите меня с минуты на минуту. Еще раз, Цецилия, я еду.

Ваш Генрих».