Цезарь

«Возможно также. — говорит Мидлтон, — что имя Цицерон происходит от какого-нибудь предка-огородника, славившегося умением выращивать горошек»?[14]

Это мнение камня на камне не оставляет от мнения Плутарха, который говорит:

«Должно быть, первый в роду, звавшийся Цицероном, был человек незаурядный, коль скоро его потомки сочли необходимым сохранить это прозвище».[15]

Во всяком случае, Цицерон никоим образом не хотел менять его, а своим друзьям, которые настаивали на этом, ссылаясь на нелепость данного прозвища, он отвечал:

— Ну уж нет! Я сохраню мое имя Цицерон и, надеюсь, сделаю его более прославленным, чем имена таких людей, как Скавры и Катулы!

Он сдержал слово.

Спросите ни с того ни с сего человека средней образованности, кто такие Скавры и Катулы, и он запнется, не зная, что вам ответить.

Спросите его, кто такой Цицерон, и он без запинки ответит вам: «Величайший оратор Древнего Рима, прозванный Цицероном, поскольку у него была горошина на носу».

Насчет дарования Цицерона он будет прав, однако ошибется насчет горошины, ибо не нос Цицерона, а нос его предка был украшен этим мясистым наростом.

К тому же, как видим, Мидлтон выступает против нута и заменяет его зеленым горошком.

Что же касается Цицерона, то он весьма дорожил своей горошиной.

Будучи квестором на Сицилии, он принес в дар богам серебряный сосуд, на котором распорядился написать два своих первых имени, Марк и Туллий, однако вместо третьего имени велел выгравировать горошину.

Вероятно, это первый из известных ребусов.

Цицерон родился за сто шесть лет до Рождества Христова, в третий день января; будучи ровесником Помпея, он, как и тот, был на шесть лет старше Цезаря.

Говорят, будто однажды его кормилице явился призрак и возвестил ей, что однажды этот ребенок станет оплотом Рима.

Вероятно, именно это видение придало ему столь великую уверенность в себе.

Будучи еще совсем ребенком, Цицерон сочинил небольшую поэму «Pontius Glaucus»;[16] однако он был весьма посредственным поэтом, как и почти все великие прозаики, в полную противоположность великим поэтам, которые почти всегда являются великолепными прозаиками.

По завершении школьных занятий он изучал красноречие, слушая Филона, а правоведение — под руководством Муция Сцеволы, опытного законника и влиятельнейшего среди сенаторов; затем он отправился на военную службу и под начальством Суллы участвовал в Марсийской войне, хотя и не отличался особой воинственностью.

Между тем свою адвокатскую карьеру он начал со смелого поступка, хотя это было проявлением гражданской смелости; не следует путать гражданскую смелость со смелостью военной.

Вольноотпущенник Суллы, Хрисогон, назначил к торгам имение одного гражданина, убитого диктатором, и сам же купил его всего за две тысячи драхм.

Росций, сын и наследник покойного, доказывал, что его наследство стоит двести пятьдесят талантов, то есть больше миллиона.

Сулла оказался уличен в преступлении, в склонности к которому он обвинял Красса; но Суллу было нелегко смутить.

В свой черед он обвинил молодого человека в отцеубийстве и заявил, что отец был убит по наущению сына.

Обвиненный самим Суллой, Росций оказался в полном одиночестве.

И тогда друзья Цицерона стали побуждать его взять на себя защиту обвиняемого, говоря, что если он сумеет защитить Росция, если он выиграет судебный процесс, имя его приобретет известность и репутация ему обеспечена.

Цицерон взялся защищать дело в суде и одержал победу.

Не следует путать этого Росция с его современником Росцием-актером, которого Цицерон защищал в суде против Фанния Хереи.

Тот, о ком идет речь, звался Росций из Америй, и до нас дошла эта защитительная речь Цицерона: «Pro Roscio Amerino».[17]

В тот самый день, когда Цицерон выиграл судебный процесс, он уехал в Грецию, сославшись на необходимость поправить свое здоровье.

И в самом деле, он был настолько тощ, что походил на призрак, явившийся его кормилице; он отличался слабостью желудка и мог есть лишь очень поздно и крайне умеренно.

Однако голос у него был полным и звучным, хотя и несколько резким и не особенно гибким; и, поскольку его голос поднимался до самых высоких тонов, он всегда, по крайней мере в молодости, смертельно уставал после своих речей в суде.

Прибыв в Афины, он обучался у Антиоха Аскалонского, а потом перебрался на Родос, где, как мы отмечали, повстречался с Цезарем.

Наконец, после смерти Суллы — а к этому времени тело его окрепло и поздоровело, — он, прислушавшись к настойчивым просьбам своих друзей, вернулся в Рим, посетив перед тем Азию, где брал уроки у Ксенокла Адрамиттийского, Дионисия Магнесийского и карийца Мениппа.

На Родосе он имел успех столь же большой, сколь и неожиданный.

Аполлоний Молон, у которого он учился, совсем не говорил на латинском языке, тогда как Цицерон, напротив, говорил по-гречески.