Цезарионы

Чем пахнет казарма? В день прибытия новобранцев, как уже описывалось, – это знакомый, но непривычный запах известки, отдающий строгостью, неизвестностью грядущего дня. Скоро к нему примешивается неповторимый аромат сырых портянок, гуталина и непросыхающих полов, которые не дают покоя старшине, кажется, только и думающему, кому бы вручить лентяйку. Но в тот день к этой уже устоявшейся микроатмосфере армейского общежития как-то незаметно вкрался душок, знакомый, но совершенно неуместного свойства. Войдя после занятий на плацу в казарму, мы начали подозрительно озираться, шушукаться, а иной – пошевеливать ноздрями, как, вроде бы, охотничья собака, верхним чутьем взявшая добычу и готовая принять стойку. Это длилось с полчаса. Наш сержант, чувствовалось, был в растерянности. А после того, как капитан взбучил его, указав на противоречащий уставу и солдатскому обонянию в условиях жилища компонент, он стал суетливо ходить между рядами, заглядывая под койки, под тумбочки; скоро, как тот гончак, взял след, и вот уже его поиски увенчались успехом – стоит перед открытой дверцей тумбочки между койками в середине ряда.

– Чья тумбочка? – зычно кричит сержант на всю казарму.

Все тянут шеи, глядя в его сторону.

– Я спрашиваю, чья тумбочка? – грозно повторяет сержант.

– Рыбакова, – подсказывают ему.

Рыбаков, мирно сидевший в задумчивости на табуретке у окна, встал.

– Моя.

– А ну-ка бегом сюда!

За хозяином тумбочки потянулись все, кто в казарме.

– Это что? – зло спрашивает сержант, тыча пальцем в бумажный сверточек на полке тумбочки.

Рыбаков молчит.

– Я спрашиваю, что это?

– Кало, – тихо признается оробевший паренек.

– Какое кало? Ты что, сдурел, говно в тумбочке держать?

Накануне нам объявили: завтра медосмотр; с утра сдаем анализы, а потом проверка на педикулез, кожные заболевания, взвешивание. Не прошло еще и недели после нашего прибытия, к солдатскому рациону мы только еще привыкаем, неспроста многие, если остались деньги после дороги, из-за обеденного стола тут же, пока не дана команда: «Выходи строиться!», торопятся в буфет при столовой, добрать недостаток пряниками, сластями. У кого-то напрочь сбились физиологические ритмы, у кого-то расстройство желудка, а у другого, наоборот, – запор. Видно, Рыбаков не был исключением. С утра пораньше в день обещанного медосмотра он вернулся из туалета, пряча в рукаве завернутый в бумагу спичечный коробок, заготовку к тем анализам. Но случилась какая-то заминка с медосмотром, так что сверточек, то ли забытый, то ли с умыслом – впрок, лежал в уголке тумбочки, испуская естественный дух свой.

– Быстро забирай и в сортир, – командует сержант. – Василий Иванович, поступая в академию, сдал кровь, мочу, да математику не смог сдать. А ты что, побоялся, что кало свое не сдашь?

Под дружный хохот собравшихся Рыбаков торопится выполнить указание: двумя пальцами держит сверточек, отвел руку в сторону, словно это чье-то чужое, и он боится выпачкаться; все расступаются перед ним, пропуская, когда он направляется к двери.

– Стой! – кричит вдруг сержант.

Тот остановился, все с отведенной рукой, не оборачиваясь, словно боясь расплескать, лишь голову слегка повернул через плечо.

– Может, у тебя и пузырек здесь остался еще?

– Нет, – бормочет Рыбаков.

Дневальный заключил нос в кулак, толкая дверь ногой, отступил в сторону. Рыбаков вышел, хлопнув за собой дверью.

– Открой, открой, – кричит сержант дневальному. – Пусть проветрит, а то сейчас товарищ капитан придет, вздрючит меня.

Он доложит позже:

– Товарищ капитан, причина запаха выявлена и искоренена.

А запасливому собрату нашему после этого казуса мы частенько задавали вопрос: «Ну что, математику сдал?»

ПРИСЯГА

Месяц пролетел незаметно. Позади ежедневные занятия на плацу строевой подготовкой, изучение уставов, стрелкового оружия, ставшие привычными быстрые подъемы и отбои, при которых сержант давно уже не смотрит на секундную стрелку своих часов. Сегодня день принятия присяги. Утром, говорят, привезли знамя полка, приехали штабные офицеры. И вот мы уже выстроились в казарме. Начищенные, выбритые. Сержант оценивает каждого. Чтоб сапоги сверкали, как лакированные, бляха на поясе – хоть как в зеркало глядись; чтоб птички на погонах все на месте были, подворотничок – свежий.

Текст присяги каждый знает наизусть. Сержант напоминает: присяга принимается с карабином в правой руке, а значит… Да чего ты, старина, знаем, знаем: если при карабине – руку к виску не приставлять; да и как ее приставишь, если в ней оружие, не левой же рукой отдавать честь. Это ж козе понятно. Не первый день замужем.

Строй в красном уголке. Вызывают по списку к знамени. «Я, гражданин Союза Советских социалистических республик, принимаю присягу и торжественно клянусь…» Большинство уже обрекли себя на верность Родине; стоим, волнующие чувства полнят грудь. Вызывают очередного.

– Рядовой Рыбаков!

– Я!

– Для принятия присяги выйти из строя!

– Есть!