Цикл «Горацио Хорнблауэр». Книги 1-13

Щеки были слегка впалыми, а выражение глаз — грустным, но это все-таки было лицо пожилого человека, так что белые волосы создавали весьма эффектный контраст, заставляя выглядеть моложе своих лет и привлекая внимание к его персоне, на что, скорее всего, и была нацелена эта мода, когда она начиналась. Голубой с золотом мундир, белизна воротника и пудры, лента ордена Бани и сверкающая звезда — все это делало его весьма приметной фигурой. Пожалуй, ему хотелось бы, чтобы ноги в чулках выглядели немного более округло — единственный недостаток, который он обнаружил в своей внешности. Удостоверившись, что пояс и шпага прилажены должным образом, Хорнблауэр сунул подмышку шляпу, взял перчатки и вернулся в спальню, вовремя вспомнив, что надо постучать, прежде чем повернуть ручку.

Барбара была готова — в белой парче она выглядела торжественно, как статуя. Сравнение со статуей было не совсем случайным: Хорнблауэру вспомнилась статуя Дианы (если это была Диана), виденная им недавно — с полой туники, перекинутой через левое плечо, точно также, как шлейф у Барбары. Обсыпанные белой пудрой волосы придавали ее лицу несколько холодное выражение, макияж и перья не слишком подходили к стилю. Коммодор еще раз вспомнил про Диану. При виде Хорнблауэра Барбара улыбнулась.

— Самый красивый мужчина во всем британском военно-морском флоте, — сказала она.

В ответ он неуклюже поклонился.

— Я лишь стараюсь быть достойным своей леди.

Она взяла его за руку и встала рядом с ним у зеркала. Из-за ее высокого роста перья ее прически возвышались над ним, одним эффектным движением Барбара раскрыла веер.

— Ну, как мы выглядим? — спросила она.

— Повторюсь, — сказал Хорнблауэр, — я стараюсь быть достойным тебя.

Глядя в зеркало, он увидел, что Браун и Геба глазеют на них сзади, а отражение Барбары улыбается ему.

— Нам нужно идти, — сказал она, пожимая его руку, — мне не хотелось бы заставлять монсеньора ждать.

Им нужно было пройти с одного конца Отель де Виль на другой, минуя коридоры и фойе, в которых толпились одетые в мундиры всех родов войск люди — интересно, в силу каких обстоятельств это ничем не примечательное здание было выбрано в качестве дома правительства, резиденции регента, штаб-квартиры экспедиционного корпуса и эскадры — причем всех их вместе. При их приближении люди офицеры отдавали честь и почтительно расступались в стороны — Хорнблауэр обратил внимание, что приветствуя в ответ выстроившихся по обоим сторонам людей, он сильно напоминает королевскую особу. Это подобострастие и подхалимство очень отличалось от сдержанных знаков уважения, которые окружали его на корабле. Барбара шествовала рядом с ним, взгляды, которые искоса бросал на нее Хорнблауэр, убеждали его, что она старательно борется с проявлениями искусственности в своей улыбке.

На него нахлынул поток нелепых мыслей: ему хотелось быть простым, незатейливым человеком, который непритворно и безыскусственно радовался бы неожиданному прибытию жены, разделил бы с ней удовольствие без всяких самокопаний. Он знал о своей глупой приверженности поддаваться воздействию временных импульсов, и даже если они не существовали нигде более, как в его причудливом воображении, то от этого совершенно не утрачивали своей силы. Его мозг работал как плохой корабельный компас, не вполне выверенный, стрелка которого мечется и вращается при малейшем изменении курса судна, и в ответ на попытку внести коррекцию крутится еще сильнее, а тем временем судно, направляемое рукой бедолаги-рулевого, разворачивается назад, или, описав циркуляцию, входит в свой собственный кильватерный след. Он чувствовал, что также входит сейчас в свой кильватерный след. Хотя ему было известно, что вся сложность отношений с женой возникает по его собственной вине, что ее чувства к нему были бы простыми и недвусмысленными, не рассматривай он их под искривленным углом — это ничего не меняло, напротив, только усугубляло его внутренний сумбур.

Он пытался отогнать от себя меланхолию, уцепиться за какой-нибудь несомненный факт, чтобы обрести почву под ногами — и внезапно в его сознании, с ужасающей четкостью — как дергающаяся голова повешенного во время казни, которую ему довелось видеть однажды — всплыло одно из самых главных событий. Барбаре еще не сказали об этом.

— Дорогая, — сказал он, — ты еще не знаешь — Буш мертв.

Рука Барбары сжала его руку, но на лице ее по-прежнему застыло выражение улыбающейся статуи.

— Он был убит четыре дня назад, — продолжал он твердить, словно безумный, которого решили наказать боги.