Цири

– Мэтр, – сказал с выспренней торжественностью траурный тип. – Приступай к своим обязанностям.

Палач подошел, в соответствии со стародавним обычаем опустился перед осужденным на колени, склонил прикрытую капюшоном голову.

– Отпусти мне грех, добрый человек, – попросил он замогильным голосом.

– Я? – удивился Лютик. – Тебе?

– Эге.

– Да ни в жисть.

– Эээ?

– Ни за что не отпущу. Чего ради? Видели фокусника? Через минуту он мне голову отсечет, а я должен ему это простить? Смеешься надо мной, что ли? В такой момент?

– Но как же так, господин? – опешил палач. – Ведь таков закон… И обычай такой… Осужденный обязан прежде всего отпустить палачу. Простить вину. Отпустить грех…

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– Я не стану его обезглавливать, – угрюмо заявил палач, поднимаясь с колен. – Пусть отпустит, этакий сын, иначе не отсеку. И все тут.

– Господин виконт. – Грустный чиновник взял Лютика за локоть. – Не усложняйте. Люди собрались как-никак. Ждут… Отпустите ему грех, он же вежливо просит…

– Не отпущу – и точка…

– Мэтр! – Траурный типчик подошел к палачу. – Обезглавьте его без отпущения, а? Я вас вознагражу.

Палач молча протянул огромную как сковорода ладонь. Траурный вздохнул, полез в калету и насыпал в руку монет. Мэтр несколько секунд глядел на них, потом сжал кулак. Глаза в прорезях капюшона зловеще сверкнули.

– Ладно, – сказал он, пряча деньги в карман и обращаясь к поэту. – Опуститесь на колени, упрямец. Положите голову на пень, зловредный господин. Я тоже, если хочу, могу быть зловредным. Буду рубить вам голову в два приема. А если получится, то и в три.

– Отпускаю! – взвыл Лютик. – Прощаю!

– Благодарю вас.

– Ну, коли отпустил, – грустно сказал траурный чиновник, – гоните деньги взад.

Палач отвернулся и занес топор.

– Отодвиньтесь, милостивый государь, – сказал он зловеще глухим голосом. – Не нойте над оружием. Вы же знаете, где головы рубят, там уши летят.

Чиновник быстро попятился, чуть было не свалившись с эшафота.

– Так хорошо? – Лютик опустился на колени и вытянул шею на пне. – Мэтр! Эй, мэтр!

– Ну. Чего?

– Вы ведь пошутили, правда? За один прием отрубите-то? За один замах? А?

Палач сверкнул глазами.

– Неожиданность, – буркнул он зловеще.

Толпа вдруг заволновалась, уступая дорогу ворвавшемуся на площадь наезднику на взмыленном коне.

– Стоять! – крикнул наездник, размахивая огромным, обвешанным красными печатями свитком пергамента. – Задержать казнь! Я везу помилование осужденному!

– Снова? – проворчал палач, опуская уже занесенный топор. – Снова помилование! Это становится скучным.

– Помилование! Помилование! – зарычала толпа. Бабы в первом ряду принялись голосить еще громче. Многие, в основном малолетки, свистели и недовольно выли.

– Успокойтесь, уважаемые господа и горожане! – крикнул траурный, разворачивая пергамент. – Вот воля ее милости Анны Генриетты! В своей неизбывной доброте и в ознаменование заключенного мира, коий, как сообщается, был подписан в городе Цинтра, ее милость прощает виконту Юлиану Альфреду Панкрацу де Леттенхофу, он же Лютик, его провинности и освобождает его от казни…

– Милая Ласочка, – сказал Лютик, широко улыбаясь.

– …одновременно приказывая вышеупомянутому виконту Юлиану Панкрацу et cetera незамедлительно покинуть столицу и пределы княжества Туссент и никогда сюда не возвращаться, поскольку он немил ее милости и смотреть на него ее милость не может! Вы свободны, виконт.

– А мое имущество? – крикнул Лютик. – А? Мое добро, мои рощи, дубравы и замки можете оставить себе, но отдайте, чума на ваши головы, лютню, лошадь Пегаса, сто сорок талеров и восемьдесят геллеров, плащ, подбитый енотами, перстень…

– Заткнись! – крикнул Геральт, расталкивая лошадью обманутую и неохотно расступающуюся толпу. – Заткнись, слезай и иди сюда, болван! Цири, тарань ему дорогу! Лютик! Ты слышишь, что я тебе говорю?

– Геральт? Ты?

– Не спрашивай, а слезай поскорее! Ко мне! Прыгай на лошадь!

Они продрались сквозь толчею, галопом помчались по узкой улочке. Цири впереди, за ней Геральт и Лютик на Плотве.

– К чему такая спешка? – проговорил бард из-за спины ведьмака. – Никто нам не угрожает. Никто не гонится.

– Пока что. Твоя княгиня обожает менять свое отношение и как бы попутно отменять то, что решила раньше. Согласись, ты знал о помиловании?

– Не знал, – проворчал Лютик. – Но, признаюсь, рассчитывал на него. Ласочка любвеобильна, и у нее доброе сердечко.

– Заткнись ты со своей Ласочкой, черт побери. Ты только что чудом выкрутился от обвинения в оскорблении величества, а теперь хочешь подпасть под статью «рецидив»?

Трубадур замолал. Цири остановила Кэльпи, подождала их. Когда поравнялись, она взглянула на Лютика и вытерла слезы.

– Эх ты… – сказала она. – Ты… Панкрац…

– В путь, – поторопил ведьмак. – Покинем этот город и пределы прелестного княжества. Пока еще можем.