Цирк в пространстве культуры

В Средние века фокусный жанр все еще сохранял корреляцию с понятиями смерти и воскресения, но со временем обрел пародийные черты[490]. Сущность современного искусства фокусов и иллюзионов во многом сходна с определением симулякра, данным Жаном Бодрийяром. Фокусники и иллюзионисты «при помощи моделей реального, не имеющих собственных истоков в реальности», творят гиперреальное пространство, в котором полностью размыта граница между фактическим и имагинативным

[491]. Они играют знаками реального, выдают отсутствие за присутствие и, наоборот, превращают реальность в шутку, фиглярство, кураж, что, однако, воспринимается зрителем в качестве неожиданной, но все же подлинной реальности. Совершенной моделью запутанных законов симуляции Бодрийяр считал феномен Диснейленда. Сначала мир Диснейленда кажется игрой иллюзий и фантомов, но, попадая в него, посетители убеждаются, что этот воображаемый микрокосм существует. Переходя от одного аттракциона к другому, люди теряют всякое различие между реальным и воображаемым. Диснейленд, Конидэнд, Европа-парк и многие другие развлекательные парки иллюзионных аттракционов являют собой такой же пример замкнутого на себе мира гиперреальности, как и фокусно-иллюзионное искусство, доведенное до совершенства в виртуозных представлениях Дэвида Копперфильда или в иллюзионных приключениях Гарри Поттера и других юных магов из школы Хогвартс.

Относительно шоу-бизнеса, включающего в себя разного рода иллюзионы, весьма радикальную точку зрения высказал Ги Дебор, написав о том, что современная шоу-культура сосредоточена на том, чтобы уничтожить историческое сознание[492]

. По мнению Кармена Видаля, в Диснейленд вообще превратился весь современный мир[493]. Разумеется, это не так. В номерах фокусников референциальные связи не уничтожены, а лишь ослаблены.

В отличие от фокусников, глотатели сохраняют референциальность знака, поэтому в их выступлениях по-прежнему так остро ощущается корреляция с понятиями смерти и возрождения; они причастны к сфере магии, которая, по определению Бронислава Малиновского, с архаических времен всегда относилась к области повышенного риска:

Сфера магии – это область повышенного риска; там, где господствует случай и неопределенность, где не существует надежного алгоритма удачи, где велика возможность ошибиться, там на помощь человеку нередко приходит магия. Тем самым магия понимается, в сущности, как процесс творчества, в котором всегда результат не задан и не известен гарантированный путь его достижения, и в этом смысле магия представляет собой историческую первую форму рискованного творческого познания. Позитивное содержание творческого знания я бы обозначил как социально-психологический проект экстремальной ситуации, как эмоционально, рационально и социально оправданный план деятельности в условиях принципиальной неопределенности и смертельной угрозы, план, задействующий все социальные резервы тела, духа и общественного организма[494]

.

Свои выводы Малиновский сделал, наблюдая за туземцами на Тробрианских островах. Он обратил внимание на то, что магия применялась не только перед боевыми действиями, с целью преодолеть элементы случайности и злого рока. Магические ритуалы использовались также и в мирной жизни, однако происходило это избирательно. В рыболовецкой практике, например, магия относилась только к опасной ловле на морском побережье, но не применялась при безопасных видах ловли в деревнях, расположенных по берегам внутренней лагуны, где рыбная ловля осуществлялась легким и абсолютно безопасным путем – глушением рыбы ядом. Магические ритуалы были призваны обезопасить ловцов рыбы и обеспечить им хороший улов. Подобное наблюдалось в земледелии, строительстве и других повседневных практиках.