Цирцея

– Мы считали друг друга умнейшими из людей. Когда поженились, без конца строили планы, как обратим все, с чем имеем дело, себе на пользу. Потом началась война. Одиссей сказал, что полководца хуже Агамемнона еще не видывал, но, пожалуй, с его помощью можно прославиться. Так он и сделал. Благодаря его выдумке побеждена была Троя и преобразовано полмира. Я выдумывала тоже. Каких коз скрестить, как увеличить урожай и где рыбакам лучше забросить сети. Таковы были насущные заботы Итаки. Видела бы ты лицо Одиссея, когда он домой возвратился. Поубивал он женихов, а что осталось? Рыба да козы. Седеющая жена, не богиня вовсе, и непонятный ему сын.

Голос ее заполнял пространство, пронзал его, как сломанный кипарис.

– Ни военных советов тут не было, ни войск, чтобы побеждать их или возглавлять. И мужчин-то на Итаке не осталось, ведь половину составляли его спутники, а другую – мои женихи. Меж тем известия о далеких славных деяниях приходили чуть не каждый день. Менелай возвел новенький золотой дворец. Диомед завоевал царство в Италии. Даже этот троянский беглец, Эней, город основал. Мой муж послал к Оресту, сыну Агамемнона, предложил себя в качестве советника. Орест ответил, что советников у него предостаточно, да и нарушать покой такого героя ему совсем не хотелось бы.

После он посылал к сыновьям Нестора, Идоменея и прочих, но все отвечали то же самое. Он не был им нужен. И знаешь, что я себе говорила? Ему лишь требуется время. Не сегодня завтра он вспомнит о радостях своего скромного дома и очага. О радостях жизни со мной. И мы вновь станем замышлять что-нибудь вместе. – Искривив губы, она усмехнулась сама над собой. – Но Одиссей не хотел такой жизни. Он спускался к морю, расхаживал по берегу. Я наблюдала за мужем из окна, припоминая, как он рассказывал однажды об огромном змее, жаждущем поглотить весь мир, в которого верят северяне.

Я тоже помнила эту историю. В конце концов змей пожрал самого себя.

– Расхаживал и беседовал с воздухом, который сгущался вокруг, и тогда лицо его отливало ярчайшим серебром.

Серебром.

– Афина.

– Кто же еще? – Пенелопа улыбнулась, горько и холодно. – Стоило только ему успокоиться, она являлась вновь. Устремлялась вниз с небес, что-то ему нашептывала, переполняя мечтами о стольких приключениях, которые он упускал.

Афина, неугомонная богиня, без конца сплетающая интриги. Она сражалась, чтобы своего героя вернуть домой, увидеть, как он возвысится среди собственного народа, прославив ее и себя. Услышать его повествования о своих победах, о том, как они вместе несли троянцам смерть. Но я не забыла, с какими жадными глазами она говорила о нем – будто сова, вцепившаяся в добычу. Никогда бы не позволила она своему любимцу сделаться скучным семьянином. Ему, блистательному и безупречному, надлежало быть в гуще событий, всегда искать, всегда стремиться, вновь восхищая ее изворотливостью ума и внезапными блестящими ходами.

За окном, на фоне темного неба метались деревья. В этом жутковатом свете тонкокостным лицом Пенелопа напоминала Дедалову статую. Я все думала, почему вызываю в ней так мало ревности. А теперь поняла. Не я, другая богиня забрала ее мужа.

– Боги мнят себя родителями, – сказала я, – но на самом деле они дети – хлопают в ладоши и требуют еще.

– А теперь, когда ее Одиссей мертв, – продолжила Пенелопа, – где ей взять еще?

Последние кусочки мозаики встали на место, и наконец я увидела картину целиком. От сокровища боги никогда не откажутся. Она придет забрать лучшее, что осталось после Одиссея. Забрать его потомка.

– Телемах.

– Да.

Ощутив в горле ком, я удивилась.

– Он знает?

– Не думаю. Трудно сказать.

Пенелопа по-прежнему держала в руках спутанную, дурно пахнущую пряжу. Ярость все еще жгла мне нутро. Пенелопа поставила под удар моего сына. Афина, скорее всего, и так уже намеревалась отомстить Телегону, а случившееся подольет масла в огонь. И все же, если уж говорить честно, гнев мой поостыл. Приведи Пенелопа к моему порогу любого другого бога, мне было бы труднее, чем с Афиной. Разве могла она возненавидеть нас еще сильнее?

– Ты вправду думаешь, что сможешь спрятать от нее Телемаха?

– Не смогу и знаю это.

– Так что же тебе нужно?

Она завернулась в плащ, как птица кутается в крылья.

– Как-то в юности я услышала случайно слова нашего придворного лекаря. Он сказал, что лекарства продает только для вида. Ведь большинство ран заживают сами, надо только дать им время. Я пришла в восторг, узнав эту тайну, и сразу же почувствовала себя циничной и мудрой. Она стала моей философией. Ждать я, видишь ли, всегда умела. И войну пережила, и женихов. И Одиссеевы путешествия. Я говорила себе, что если буду терпелива, то и его беспокойство переживу, и Афину. Наверняка, думала я, есть на свете и другой смертный, которого она сможет полюбить. Но видно, не было такого. А пока я сидела ждала, Телемах год за годом сносил отцовскую злобу. Он страдал, а я отводила глаза.