Цитадель тамплиеров

Его под руки ввели в овальную комнату, где в креслах у стен сидело несколько седовласых господ в белых плащах с красными крестами. Один из сопровождавших оповестил капитул, что Реми де Труа, дворянин из рода лангедокских Труа, прошел годичный искус и готов вступить в орден тамплиеров. И, если никто из господ не возражает, быть по сему.

Келья новоиспеченного храмовника брата Реми мало чем отличалась от той, что была у служки барона де Шастеле в лепрозории святого Лазаря. Распятие, жесткое ложе, табурет с Библией на нем. Но вид из окошка был на холмы, поросшие маквисом и фриганой.

Вступление в лоно самого таинственного и могущественного христианского рыцарского ордена было будничным, как покупка земельного участка. Сверили бумаги, сличили суммы и выдали белый плащ. То, о чем предупреждали пожилые братья перед заседанием капитула, оказалось отнюдь не набором фраз. Тамплиеры с утра до ночи молились. Служки будили рыцарей не только к хвалитнам, но и к полунощнице. То же и вечером, и в повечерие без послаблений. В середине дня служки приглашали господ рыцарей в палестру попрактиковаться в обращении со всяким оружием и в фехтовании. Первокрестоносцы сто лет назад оценили сарацинскую манеру сабельного боя и пользования арканом. Они укоротили мечи, изменили заточку, одобрили гибкие стремена. Поэтому в единоборстве палестинские рыцари по большей части превосходили новичков, приезжих из католических стран. Шевалье де Труа не сумел овладеть своим телом, как прежде владел им, будучи ассасином, но не отчаивался и неистово упражнялся. Впрочем, давно усвоив, что побеждает в бою не меч…

День проходил за днем. По первому стуку в дверь молодой рыцарь пружинно вскакивал и вскоре уже брел в церковь в утренних сумерках. В трапезной молча склонялся над скудной едой. Потом — палестра, молитва, молитва, молитва и сон. Никто не пытался с ним говорить, и у него не возникало желания с кем-либо пообщаться! Вокруг все казались тенями. Казалось, так будет вечно.

Но шевалье де Труа не роптал.

Глава XXII. Гюи и Рено

Всю ночь Сибилла не могла сомкнуть глаз. Впрочем, даже и не пыталась. В полночь, пропитав подушку слезами счастья, принцесса выскользнула в монастырский сад.

Весенняя природа безумствовала. Над обомшелой стеной ярилась огромная луна.

Сирени были населены неутомимыми соловьями. Принцесса села на скамью, где недавно велеречивый отец Савари душеспасительно наставлял ее, но и не вспомнила иоаннита. В руках ее было письмо, где обожатель открыл наконец свое имя, чего она страстно желала.

Между тем отец Савари ликовал, уверившись, что душа старшей дочери короля Бодуэна всецело в его власти и можно отправить принцессу хоть под венец, хоть в монастырь в зависимости от интересов ордена святого Иоанна.

Отец Савари доложил о своих успехах графу д’Амьену. Великий провизор был проницательнее проповедника, но, перегруженный своими заботами, он решил, что на этом направлении борьбы с влиянием Храма все хорошо и в порядке.

Отец Савари сладко спал. А «мягкая, как воск», Сибилла, уставясь на лунный диск, в восторге шептала: «Гюи! Гюи! Гюи!»

Окончив доклад, Данже завинтил чернильницу и стряхнул с бумаги песок для просушки чернил.

— Ты хочешь что-то еще сказать? — спросила Изабелла, не глядя на него.

— Нет, Ваше высочество, — отвечал мажордом.

Изабелла поигрывала поясом блио.

— Граф Шатильон не просит пощады?

— Вы запретили мне докладывать о его просьбах, Ваше высочество.

— Сама знаю, Данже. Не надо меня попрекать!

— Как я могу, Ваше высочество! — Данже глянул на госпожу, как несправедливо наказанный верный пес.

Принцесса поморщилась.

— Ладно. Так он просил пощадить его или нет?

Данже опустил голову.

— Нет.

— Что значит — нет?

— Он просил о милости видеть вашу милость. Так он выразился, Ваше высочество. А что касается наказания, он сказал, «что готов претерпеть и худшее, если вам будет угодно».

Изабелла встала с аттической кушетки и потянулась, как кошка.

— У меня такое впечатление, Данже, что ты поглупел. Пожалуй, не перестанешь, так я возьму себе Био. Он схватывает на лету. Плавать я его уже научила.

— Что я должен перестать, Ваше высочество, вы укажите, и я перестану со всею охотой, — с дрожью в голосе сказал мажордом.

Он знал свою госпожу и был готов ко всему.

— Ты говоришь, что Рено Шатильонский не просит пощады, но просит милости. Разве это не одно и то же, а?! И изъясняйся, как полагается, четко. Ты — мажордом, а не водовоз.

— Он все запутал. Я дословно передаю сказанное им.

Изабелла с размаху уселась на кушетку.

— Как мне узнать, чего же он хочет?

— Прикажите его доставить сюда. Пусть сам расскажет.

— Его?! Сюда?! Это же государственный преступник, Данже. Его место в пыточной камере.

Мажордом поклонился.

— Совершенно согласен, Ваше высочество.

— Но тем не менее все выяснить необходимо. Вдруг оно послужит и государственной пользе. — Данже молчал. — Ведь пыталась же я узнать что-нибудь от тебя… И что вышло?..

— Завалил я все дело, Ваше высочество. Может, и правда его привести? Для пользы дела?

Изабелла опять покрутила пояс.