Цивилизация

— И это ты называешь «всего»? И я бы на месте римских сенаторов взвился на дыбы, если бы через каких-то четыре года после ТОЙ войны услыхал подобную просьбу от ТОГО САМОГО Ганнибала! У тебя ведь тридцать семь слонов было в начале твоего похода на Италию?

— Да, и через Альпы мне удалось провести только пятнадцать из них, да и тех я вскоре потерял в болотах на пути к Этрурии.

— А потом Бомилькар доставил их тебе в Локры сорок — это в два с лишним раза больше, чем ты привёл в Италию сам. И сколько, кстати, у него было кораблей?

— Ты спрашиваешь о боевых квинкеремах? Около тридцати, но подкрепление для меня доставили не они сами, а охраняемые ими «купцы».

— Это понятно, но разве в этом дело?

— Я понял, о чём ты. Просить вдвое больше кораблей, чем было у Бомилькара, и больше слонов, чем он мне тогда доставил — где был тогда мой рассудок? Увы, прошлого — уже не изменить…

— Для лучшей защиты от пиратов хватило бы и тех двадцати кораблей, которые Сципион был согласен оставить Карфагену на первых переговорах до нарушения вашими популистами перемирия, а для обкатки конницы хватило бы и десятка слонов. Но и такая просьба должна была исходить не от тебя — особенно с учётом той клятвы, которую твой отец взял с тебя в детстве…

— О том, что я до последнего вздоха буду врагом Рима? — усмехнулся Циклоп.

— А разве нет? Говорят даже, будто бы ты тогда поклялся отцу вообще сравнять Рим с землёй. Это правда?

— Это уже потом переврала молва. Мой отец, конечно, ненавидел Рим, но всё-же не настолько, чтобы желать его непременного уничтожения. Не стремился к этому и я сам. Клятва отцу была, но немного другая — сделать всё возможное, чтобы взять у Рима реванш за Первую войну. А когда я был уже у Антиоха, к нему прибыло римское посольство во главе со Сципионом, и мы встретились с ним. Мы просто вспоминали былое, но Антиоху кто-то из его царедворцев нашептал, будто бы я за его спиной сговариваюсь с римлянами. Вот тогда я и рассказал царю об этой клятве — не о той, которую дал отцу на самом деле, а о той, что мне давно уже приписала молва, которая и «подтвердила» мои слова ему.

— А за что твой отец, почтеннейший, так ненавидел Рим? Понятно, что недавний враг, но на войне — как на войне. Раз уж заключили мир — к чему эта дальнейшая вражда?

— Не за саму войну, конечно. Но ты не мог не слыхать о Ливийской войне, что началась у нас по окончании первой войны с Римом. По мирному договору мы уступали Риму Сицилию, но о Сардинии и Корсике речи не было, и они по справедливости должны были оставаться нашими. Но когда проклятые толстосумы не пожелали выплатить сполна жалованье, которое задолжали наёмникам из сицилийской армии моего отца, и начали с ними торговаться, те взбунтовались, а вместе с ними взбунтовались и подвластные нам ливийцы. Был даже момент, когда они держали в осаде сам Город, а такое не забывается, так что об этом ты должен был слыхать. Как раз после этого Город и был обнесён новой стеной, которая прикрыла теперь и Мегару…

— Слыхал, конечно. С наёмниками понятно, а у ливийцев какие были причины?

— Ну, о тяжести нашей власти ты сказал и сам, и увы, мне нечего возразить на это. Но что нам ещё оставалось? Тех прекрасно возделанных угодий, которые вы застали, в то время ещё почти не было — Мегара разве что, да ближайшие окрестности Города. Нам проще было с Сицилии хлеб для Города ввозить, чем самим его возделывать, и когда мы вдруг лишились этой нашей главной житницы, Карфагену грозил голод. Испанская Бетика отпала от нас в ходе войны, отчего моему отцу и пришлось потом завоёвывать её заново, а на Сардинии и Корсике тоже взбунтовались не получившие жалованья наёмники, и оба острова оказались в их руках. Из кого нам было ещё выколачивать столь нужный Городу хлеб кроме этих несчастных ливийцев?

— Ясно. Но Рим ведь, как я слыхал, не оказал мятежникам никакой помощи?

— Да, в этом надо отдать римлянам должное. Даже позволили нам ради такого случая набрать новых наёмников в Италии, хоть это и запрещалось нам по договору, ну и продавали нам сицилийский хлеб, хоть и по грабительским ценам. Но цены ломили сами купцы, а не римское государство, а разве мало у нас и своих собственных проходимцев?

— Так в чём же тогда претензии к Риму как к государству?