Цивилизация классической Европы

Патент на ростовщичество? Старая шутка. Может, стоит согласиться с Максом Вебером относительно практической ценности предопределения и считать, что ветхозаветный по сути своей кальвинист XVII–XVIII веков признавал в материальном успехе знак избранности? Соблазнительно, но, в сущности, малоубедительно. Янсенист, этот католический сторонник предопределения, тоже вполне ветхозаветный, не знаком с таким критерием и сторонится практической деятельности. Более серьезна идея трудовой аскезы. Кальвинистское общество, этот большой секуляризованный монастырь, обогащается так же, как обогащается всякая упорядоченная община. Чтобы лучше понять, взглянем на карты 1570,1640 и 1750 годов. Из всех церквей реформации реформатские церкви, иначе говоря, после лютеранской формулы 1580 года церкви, неразрывно преданные кальвинистской теологии, чаще всего оказывались церквами меньшинства. Меньшинство, происходящее от индивидуального выбора, изначально предполагающего некий набор качеств, обыкновенно являющееся, ибо это естественно, объектом глумления, оказывается обречено на экономический успех. Протестанты-кальвинисты и евреи сефардской диаспоры в XVI–XVII веках чаще всего оказывались в подобной ситуации. Как правило, в положении меньшинства оказывались скорее протестанты, нежели католики. Тем более что английские католики были исключением. Кроме того, в английском примере обращение в католицизм скорее было результатом эволюционного отказа: оно было уделом крестьянских общин в стороне от осей коммуникации. На пользу почти исключительно протестантской Европе пошло формирование избранно притесняемых меньшинств, угнетенных богатых меньшинств.

Фиксирование границы в XVII веке, рост взаимной непримиримости, когда потерялась надежда на массовое обращение других, поставили протестантские меньшинства юга в трудное положение. Тогда-то и хлынула большая диаспора,

скажем проще, началось великое переселение на север. Ускоренный рост Северной Европы, несомненно, отчасти держится на этом феномене Убежища, Убежища с его страстями, вкусом к заговорам, легкостью контактов, тенденцией к радикализму, склонностью к ереси; об этой особенности не следует забывать, это был великий шанс классической Европы.

* * *

Следует избавиться от ложных проблем, чтобы добраться до главного. Нет ничего тверже, чем институционализированная граница. Такие границы не переходят. Проблемы, волновавшие христианские умы XVI века, бесспорно, были великими проблемами, но все же не более существенными, чем в XVII веке нескончаемый и повсеместный вопрос о благодати и почти парализующее осознание трансцендентности Бога. Непреложный факт, что граница, которая обрисовалась между 1521 и 1534 годами (отлучение Генриха VIII в Англии и дело о плакатах во Франции [132]

), стала границей, к которой в XVII веке уже не возвращались. Разошлись по разные стороны и предоставили событиям идти своим ходом. Граница, которую не нарушают. Декарт и Кольбер — протестанты, даже почти карикатуры на кальвинистов. Свобода совести, мания труда. Но Декарт был добрым католиком, а Кольбер, который хотел приобщить монархию к труду и обязать монастыри заставлять бедных вязать за похлебку, как в Женеве, истинный католик без тени каких-либо историй и искушений. Что касается Лейбница, которому предлагали кардинальскую мантию, то можно ли вообразить более совершенного католика, чем этот человек, продвинувший примирение вплоть до изобретения исчисления бесконечно малых, верившего в человека, человеческое установление и, тем не менее, до самого конца, чего бы это ему ни стоило, остававшийся верным своей церкви, церкви видимой, оставшийся человеком преемственности? Разве не возмутительно за 30 лет до Декарта и за 70 лет до Лейбница представить того и другого переходящими из церкви в церковь, как Юст Липсий и многие другие? В XVII веке не переходят. Уже не переходят. Стало быть, раскол ничего не стоит. Будут и мнимые католики в протестантских странах, согласные быть плохими протестантами, а в католических странах — множество протестантов, стремящихся хотя бы изобразить из себя католиков.

Упрощение примитивное, скажем лишь, что, несмотря на разногласия, впредь усиливающиеся игрой привычек и мистифицирующих историй, существовала упорно придерживающаяся сакрализованной границы одна история одной церкви.

После спада XIV–XV веков XVI век стал веком религиозного прилива. Реформационное дробление, насилие, те же расколы XVI века — таковы негативные стороны избытка религиозности. Но этот избыток характерен для всего XVII века. Религиозный прилив XVI века держался до 1680 года. Научная революция хронологически совпадает с пролонгированной реформацией. Вот почему переход от замкнутого космоса к бесконечной Вселенной нововременной науки немедленно отозвался религиозным эхом. Космологическое восприятие, присущее XVII веку, задает и один из параметров религиозного восприятия.