Цивилизация в переходное время

155 Имея в виду эту картину, мы поступим правильно, если вспомним о скромности. Да, современный человек стоит на вершине, но завтра эта вершина будет покорена всеми остальными, ведь она представляет собой результат многовекового развития – и одновременно является величайшим разочарованием во всех надеждах. Современный человек это хорошо осознает. Он видел благое действие наук, техники и учреждений, а также видел, каким катастрофическим может быть это действие. Он видел, как все благонамеренные правительства столь основательно защищали мир на основании принципа Si vis pacem para bellum

[74]

, что Европа едва не погибла. Что касается идеалов, то ни христианская церковь, ни человеческое братство, ни международная социал-демократия, ни солидарность экономических интересов не выдержали испытания огнем действительности. Уже сейчас, через десять лет после окончания войны[75]

, мы снова видим тот же оптимизм, те же учреждения, то же политическое воодушевление, слышим те же фразы и лозунги, которые в дальней перспективе вновь готовят неизбежную катастрофу. К пактам, объявляющим войну вне закона, отношение ныне сугубо скептическое, хотя все желают этим пактам долголетия и процветания. В основном же все попытки умиротворения вызывают острое сожаление и сомнения. Полагаю, что в целом не впаду в преувеличение, если сравню современное сознание с душой человека, который, испытав смертельное потрясение, потерял уверенность в себе.

156 По этому высказыванию можно заключить, что моя ограниченность обусловлена тем, что я врач. Я не могу перестать быть врачом. Врач всегда видит болезни, но его ремесло в существенной мере заключается в том, чтобы не находить болезнь там, где ее нет. Я также остерегусь утверждать, что западное человечество, белые люди если угодно, все больны или что западный мир близок к своему закату. Такое суждение выходит далеко за рамки моих познаний.

157 Когда слышишь, как кто-то рассуждает о проблемах культуры или проблемах человечества как такового, надо прежде всего выяснить, кто это говорит, ибо чем более общей и отвлеченной является проблема, тем в большей степени человек склонен исподволь внедрять в ее изложение собственную психологию. Вне всяких сомнений такое поведение может, с одной стороны, приводить к невыносимым искажениям и чреватым тяжелыми последствиями неверным выводам, а с другой стороны, именно то обстоятельство, что общая проблема захватывает личность целиком и ее поглощает, служит безусловной гарантией того, что человек, рассуждающий о проблеме, сам ее пережил или даже выстрадал. В последнем случае проблема отражается для нас в личности говорящего, то есть обнажает истину; в первом же случае проблема искажается личностными моментами под предлогом объективного представления, что порождает фантом истины.

158 Разумеется, я постигаю проблему души современного человека только на основании моего опыта наблюдений за другими людьми и за самим собой. Мне знакома глубинная душевная жизнь сотен образованных людей, больных и здоровых, во всем культурном разнообразии белого человечества, и я сужу на основании этого опыта. Без сомнения, я могу предъявить лишь одностороннюю картину, ибо все описанное помещается в душе и видится, так сказать, изнутри. Следует, впрочем, добавить, что последнее замечание может показаться странным, поскольку душа не всегда и не везде находится на внутренней стороне. У ряда народов и в нескольких эпохах душа помещалась вовне; эти народы и времена характеризуются отсутствием психологичности, и примерами тут будут античные культуры, среди которых выделяется египетская с ее грандиозной предметностью и с не менее грандиозным, пусть наивным, признанием грехов. Невозможно вообразить духовную проблематику за духом гробницы Аписа в Саккаре[76] или за пирамидами – как невозможно представить ее и за музыкой Баха.