Цукерман освобожденный

— Ньюарк! — Пеплер за его спиной выкрикнул это прямо в барабанную перепонку. — Да что вы знаете про Ньюарк, маменькин вы сынок! Я читал эту паршивую книгу. Для вас это значит есть по воскресеньям китайское рагу у Чинка. Играть индейцев-делаверов в школьном спектакле. Для вас это дядя Макс в исподнем, поливающий вечерами редиску. И Ник Эттен[38], впервые играющий за «Медведей». Ник Эттен! Кретин! Да он же кретин! Ньюарк — это негр с ножом! Ньюарк — это шлюха-сифилитичка! Ньюарк — это наркоманы, срущие у тебя в холле, поджигающие все что попало! Ньюарк — это сволочи-итальяшки, лупцующие черномазых монтировками! Ньюарк — это полное банкротство! Ньюарк — пепелище! Ньюарк — трущобы и отбросы! Заведите себе машину в Ньюарке, и тогда вы поймете, что это такое, Ньюарк! Вот тогда и сочиняйте хоть десяток книг о Ньюарке! Да за ваши радиальные шины вам глотку перережут! За дорогие часы яйца оторвут! И, забавы ради, член тоже, если беленький.

Загорелся зеленый. Цукерман направился к конному полицейскому.

— Вы! Всё ноете, что мамочка там, в Ньюарке, не вытирала вам задницу три раза на дню! Ньюарку кранты, идиот! В Ньюарке нынче орды варваров, Рим пал. Да вам-то откуда это знать, в вашем спесивом Ист-Сайде, на Манхэттене. Вы просрали Ньюарк и украли мою жизнь…

Мимо гарцующей лошади, мимо глазеющей толпы, мимо Джей Кей Крэнфорда и его съемочной группы («Привет, Натан!»), мимо швейцара в форме — в похоронное бюро.

Просторное фойе выглядело как бродвейский театр в антракте премьеры. Спонсоры и именитые горожане при полном параде, беседы журчат — словно в первом акте смех не смолкал, и шоу явно будет хитом.

Он двинулся в пустой уголок, и один из молодых сотрудников бюро тут же направился к нему сквозь толпу. Цукерман уже видел этого парня, обычно на улице, днем — он разговаривал через окно кабины грузовика с доставщиками гробов. Однажды вечером он заметил его — во рту сигаретка, галстук ослаблен, он придерживал дверь черного хода, чтобы пропустить тело. Первый, шедший с носилками, споткнулся о порог, тело в мешке покачнулось, и Цукерман подумал об отце.

По случаю прощания с Принцем Серателли молодой сотрудник бюро был в визитке и с гвоздикой в петлице. Тяжелая челюсть, атлетическая фигура, голос контратенора.

— Мистер Цукерман?

— Да?

— Могу я вам чем-нибудь помочь, сэр?

— Нет-нет, благодарю вас. Я просто пришел отдать дань уважения.

Он кивнул. А вот поверил ли — другой вопрос. Небритый Цукерман выглядел не так уж уважительно.

— Если вам так будет удобнее, сэр, уходя, вы можете воспользоваться задней дверью.

— Нет-нет. Я сейчас соберусь. Все в порядке.

Цукерман, поглядывая на дверь, ждал вместе с мафиози, отсидевшими преступниками и прочими знаменитостями. Можно было подумать, что его преследует какой-нибудь Освальд. Что он сам то ли Кеннеди, то ли Мартин Лютер Кинг. Но разве Пеплер не воспринимал его именно так? А кем был Освальд, пока не спустил курок и не попал во все газеты? Причем не на страницу с книжными рецензиями. Он что, не настолько обижен, подавлен или угнетен? Был не такой нелепый или поприличнее? Была ли его мотивация «значимее»? Нет! Ба-бах, и ты мертв. Вот и все, что значило это действо. Ты — это ты, я — это я, и за это, а не за что другое ты умрешь. Даже профессиональные убийцы, в чьей компании он сейчас находился, не так страшны. Впрочем, и оставаться в их обществе было не в его интересах. Его, небритого, в потрепанном вельветовом пиджаке, свитере с высоким воротом и стареньких замшевых ботинках, скорее можно было принять за пронырливого журналиста, а не за студента, готовящегося к выпускным экзаменам. К тому же, ожидая, пока горизонт очистится, он деловито записывал что-то на буклете похоронного бюро Фрэнка Э. Кемпбелла. Очередной писатель с «неотложными» мыслями.