ЦУНАМИ

В сомкнутом ряду палаток справа, примыкавшем к стенам домов, снова был разрыв, но вел он не на дорогу, а к двери в доме, вернее, не к двери, двери не было, а к дверному проему, завешенному плотной черной занавесью, похожей на резиновую. Другой таец, стоявший у занавеси, перехватив его взгляд, тотчас взялся за ее край и отвел в сторону. После поворота на Пат-понг огни уличных фонарей резко потускнели, и свет, плеснувший изнутри, показался дневным. Внутри в этом дневном свете на высоком помосте прямо напротив входа стояли в шахматном порядке десятка полтора девушек в кружевных белых трусиках, кружевных белых лифчиках и в такт звучавшей там негромкой мелодичной музыке танцевали. Хотя, пожалуй, едва ли это можно было назвать танцем. Они шевелились , привлекая этим шевелением к себе внимание — так становится заметна при дуновении ветерка, заиграв, листва. Взгляд помимо воли жадно побежал по телам, обнаженным почти до эдемской первозданности.

— Very young, very nice girls. — Очень молоденькие, совершенно чудные девочки, — лаская его взглядом, пропел таец, легким усилием продолжая увлекать Рада в сторону распахнувшегося Эдема.

Рад повел рукой, освобождаясь от его пальцев. И рука тайца тут же отпустила его, а таец у входа, отгибавший занавесь, опустил ее край. Эдем исчез. А мгновение спустя Рад не обнаружил около себя и приветливого тайца, тянувшего его за руку: он будто провалился сквозь землю — змей-искуситель, владеющий таинством свободного перемещения в пространстве, исчезновения и воплощения.

Рад снова влился в поток. Он чувствовал себя оглушенным. Подглядывание в щелку никогда не бывает бесследным. Даже если в подсмотренной картине нет никакой тайны, щелка непременно награждает эту картину ореолом прельщающей таинственности. Казалось, за похожей на резиновую, тяжелой занавесью была некая захватывающая компьютерная игра, в которую в отличие от игры на экране монитора можно было войти и принять в ней участие. Теперь ему были неинтересны прилавки — что бы там ни лежало. Он больше не смотрел на них, он высматривал очередной разрыв в палаточном ряду, тянувшемся вдоль домов.

Его исследовательским потугам не суждено было длиться долго — новый искуситель не заставил себя ждать. Только он не брал за руку, а, материализовавшись неизвестно откуда, загородил дорогу.

— Please sir. — Пожалуйста, сэр, — ласково протянул он, указывая легким кивком головы в сторону палаток около ряда домов.

Рад, придержав шаг, посмотрел, куда он указывал. Дверной проем, ведущий в заведение порока, был так же, как и у прежнего, завешен темной занавесью, из такого же плотного, похожего на резину материала, только занавесь имела вид жалюзи — из отдельных длинных узких полос, тяжело колеблемых внизу тягой воздуха, возникавшей, должно быть, из-за перепада температур снаружи и внутри помещения. И так же, как у первого заведения, около входа стоял другой таец, и только Рад повернул голову, он взялся за одну из полос посередине занавеси, подобрал на себя, и изнутри в треугольную щель снова полыхнуло Эдемом.

— Please sir. Please sir, — вновь обласкал Рада таец, исполнявший роль зазывалы.

То, что он загораживал дорогу, как бы вынуждая свернуть в свое заведение, не понравилось Раду.

— Go away. — Пошел прочь, — проговорил он.

Зазывала тотчас отступил в сторону — и исчез. Неизвестно куда, непонятно как, словно и в самом деле растворился в воздухе. Таец у входа, подобно автомату с заданной программой, опустил занавес, и треугольное окно в мир содомного Эдема исчезло.

Потом зазывалы пошли косяком. Около некоторых заведений роль зазывалы и стража у занавеси исполнял один человек, и, выбрав в толпе глазами кого-то, кто казался ему возможным клиентом, он просто заворачивал край полога и делал приглашающий жест рукой. Чтобы, не заполучив клиента, в следующее мгновение скрыть явивший себя солнечным треугольником очередной Эдем от досужего взгляда.

Чувственное возбуждение, охватившее Рада, толкало его поддаться зазывам мелькавших Эдемов. Моментами он уже был готов нырнуть в открывшийся треугольник и пару раз даже позволил себе приблизиться к нему вплотную, но рука зазывалы или «швейцара», тотчас ложившаяся на спину и повелительно принимавшаяся подпихивать внутрь, отрезвляла.

Рад решил для себя, что дойдет до конца улицы — и линяет с Пат-понга.

Когда из общего говора толпы выделился голос, выговоривший его имя, Рад не обратил на это внимания. Тут было какое-то случайное совпадение звуков. Кто мог окликнуть его здесь. Никто его здесь не мог окликнуть.

Однако же имя его прозвучало вновь. И громче, чем в первый раз, отчетливее, а главное, с той интонацией, с какой не требуют, не просят, не предлагают, а зовут.