Цвет ликующий

28.9.66. Вечером получила очень интересное письмо от Морозовой. Она меня любит, «роковая женщина» в беретике. И сказочка ее «Оловянный и деревянный» написана хорошо, хоть и похожа немного на Андерсена.

30.9.66. Лучше не жить.

Вышла в Гослите «Пиковая дама» с деревянными гравюрами Епифанова вроде Рокотова — тайна и нежность, но страсти маловато. Шрифт слишком сочен. Заставки тоже. Денисовский рассказывал, что она делалась чуть ли не 12 лет. Художник сам сидел в типографии. Вытянули репку.

Зато «Прометей», изд. «Молодая гвардия», сборник из жизни великих людей с оформлением леваков — и по верстке, и по рисункам никуда не годится, хочется разорвать на тетрадочки и читать отдельно.

Сидела в кухне, спасалась от звуков пианино с нижнего этажа. Рядом висят — Врубель — блюдо «Садко» и барельефный цветной изразец XVII века с гроздью винограда и птичками, тот, что мы купили в Новгороде. Но он по стилю похож на ярославский. И также на лешего. Так трансформируются растительные формы и превращаются в лицо. Вряд ли автор этого хотел. У Врубеля барельеф со спадами — что дает иллюзорное пространство, на изразце все на плоскости — и это лучше, и глядеть приятнее. И удаляющиеся, еле выделенные, акварельные наяды уводят в картину. Его богатырь что в Кустарном музее и особенно верх с птицами-сиринами много лучше.

Написала второй пейзаж с рекой Тарой. Лесная река с белой и черной водой. Из поездки. Пишу новыми немецкими красками темпера 700. Похоже на гуашь. Хороши тона ультрамарина.

2.10.66.

Воскресенье. Лопалась голова, и ничего нельзя делать. Пошла погулять в Тимирязевский лес. Народу много, потому что теперь по воскресеньям магазины закрыты. Тоска. Думаю о завещании и о приготовлении себе места для смерти. Уж больно неуютно мне лежать на моей парадной кровати.

Смотрела свои летние работы. Немного занималась азбукой. Грустный разговор с Н. В. Раздребеженный день у обоих.

17.10.66. Был у нас коллекционер из Ленинграда Лев Борисович К. На другой день я его библейскую сущность изобразила на синей бумаге.

19.10.66. Детские альбомные стихи:

Кто любит более меня,Тот пишет далее меня.Ангел летел над покровом.Таня в то время спала.

Ангел сказал ей три слова:Таня, голубка моя.На последнем ли листочкеЯ пишу четыре строчкиИ в знак памяти святойСтавлю точку с запятой.Не шумной беседой друзья познаются.

Они познаются бедой.Как горе случится и слезы польются,Тот друг, кто поплачет с тобой.Котик, милый котик,Научись плясать.Надо тебе, котик, кавалером стать.Поучись немножко

И на бал потом.Смело топни ножкой,Шевельни хвостом.

За перегородкой мать на пианино подыгрывает и учит петь девочку. Насильственная жизнь в Краснокаспийске, в плену своей добродетели. Радио на улице. Ходят слушать. В домах еще нет. Сортир в сенях. Общая кровать. Сила мужества и лед. Слезы и домой, домой, во ВХУТЕМАС, писать натюрморт с яблочками. Даже сделали вид, что ничего не было. Да оно и правда ничего не было. Роман без «живописи» — не интересно, да еще где-то… Да вдруг еще дети… Да вдруг в Москву и не вернешься… Нет и нет. Год, наверное, 21–22. А в 1966 году скажу: как хороша и умна была в те годы. Музей западной живописи.

23.10.66. Была на выставке Фалька перед открытием. Развешивали тихо, без суеты. Хотя не все было хорошо. Но Фальк — моя молодость, ВХУТЕМАС. И живопись. Она сохранилась в чистоте до конца жизни. Это французская «живопись». Щукинский музей. Импрессионисты. Пейзаж. Натюрморт, портрет, интерьер. Скажут, нет гражданственности, современности. Но разве изображение «вечных» тем когда-либо ставилось в вину творцам? По-видимому, есть художники «момента», есть художники природы, которая при любом социальном строе будет цвести.

Октябрьские перламутры. Цветы и фрукты. Можно сказать: «Сегодня фальковская погода». Пейзаж фальковский? Можно. Значит, он научил видеть. Значит, он вечен, пока земля стоит на месте и погода воспринимается глазами.

Есть лица с чертами лица, но про цвет ничего не подумаешь. Такие портреты решают светом и тенью или графически, или кубистически. Но есть лица — цвет. Вот такие портреты мне у Фалька понравились.