Цвет папоротника

— Это ты, любимый? — нежно прижалась она к нему. — Я так счастлива с тобой. Все время будто во сне. И боюсь проснуться, потому что постель у меня белая-белая, холодная-холодная…

— Давай не будем об этом, — встревоженный, прижал ее головку к своей груди Фома. — Нам хорошо вместе, и не нужно ни о чем вспоминать. Все будет хорошо.

— Да, будет, — повторила она и сразу успокоилась.

Все в квартире напоминало теперь, что тут хозяйничают ловкие женские руки. Слоники выстроились по ранжиру. На полочках появились ажурные салфетки. Даже давно высохший в щепку кактус за эти дни набух, зазеленел и выбросил сбоку почку. И каким же эликсиром она его поливает? Фома почему-то вспомнил, как мать оставляла на ночь воду в корыте и этой настоянной на звездах водой поила корову, чтобы та давала больше молока. Во всяком случае, то была непростая вода.

За столом хлопотливая Незнакомка подливала кофе, наказывала Фоме, что купить по дороге домой, выдергивала из-под носа газету, чтобы не портил глаз, словом, полностью уже вошла в роль молодой жены. И Фома, постигнув целительную необходимость этой детской игры в семью, как первый виток спирали возвращения ее в прошлую жизнь, изо всех сил подогревал ее. Ведь и любовь — это великая условность, которая материализируется только в том случае, когда этого чистосердечно хотят оба. И Фома отныне зажил в этом ирреальном мире, где параллельные линии жизни двух людей в конце концов обязательно в будущем должны пересечься. Он верил в это, как каждый — в свое неминуемое счастье.

Завтра начиналось сегодня. Сладко ныли мышцы в предчувствии работы. Если бы Фому нынче впрягли в плуг, он пропахал бы борозду через весь мир. От нервного возбуждения тело стало легким и невесомым. Он нетерпеливо топтался у порога, пока жена закутывала его шею в шарф, наказывая дышать носом, потому что простуживаться нельзя, и вырывался из ее рук, как непослушный ребенок. К счастью вела светлая морозная дорога.

…Но на галерее снова пересекла ему путь Роза Семеновна.

Водянистый поскользнулся на ровном месте.

— Бонжур, старик, — сказала она, пуская в лицо Фомы ментоловый дымок. — А ты ее не любишь!

— Как это? — не понял Водянистый.

— Если бы ты ее любил, ты давно подарил бы мне парик. Мне только парика не хватает для полного счастья. У всех есть, а я что — лысая?

— По какому это случаю? — возмутился Фома. Эта старая карга вздумала его шантажировать.

— А иначе я сообщу куда следует, за нею придут и заберут. И не увидишь ее, как своих ушей.

— Нет-нет, — отступил Водянистый. — Что угодно, только не это. Будет вам парик, будет.

— А ну поклянись. — Роза Семеновна вытащила из муфты серую книгу.

Фома приложил к ней руку и между растопыренными пальцами прочитал название: «Уголовный кодекс».

— Свободен, — презрительно сказала Роза Семеновна. — Бери лопату — иди копай.

«Трус!» — ругал себя Водянистый, спускаясь по лестнице. И понимал, что поступил правильно, рационально. Ведь он боялся не только за себя, а за их любовь. Но стыд хлестал его по щекам березовым веником. В жизни все было сложнее.

Снег вкусно скрипел под ногами, деревья стояли в пенопластовом инее, детское солнце вытягивало к земле свои лучи — и Фома успокоился. Что значит маленький компромиссик в большом деле?

В библиотеке он занял привычное место, оглядел стопы заказанной литературы, и тут Фому снова охватило удивительное пьянящее пламя вдохновения…

Он раздувал горн в заброшенной сельской кузнице, где на колышках по углам мертвыми железяками собирались его знания: истоптанные подковы цитат, ржавые боровы классификаций, тяжелые штабы аксиом, гвоздики определений. Все это прежде он месяцами складывал вместе, подгонял, изобретая чудовищный велосипед на гнутых ободьях. Но теперь он кинул все в огонь, вдувал мехами свежий воздух, разжигал, готовя невиданный сплав, дамасскую сталь, секрет которой знали старые мастера. И когда это сплелось в огненный клубок, он выхватил его на наковальню и наотмашь, с хеканьем начал ковать фантастическую вещь, которая удивляла его самого. Смеясь и горланя от восторга, он с каждым ударом убеждался, что удивит ею весь мир.

Кровь била в виски, Фома не успевал откладывать написанные, еще горячие листы, утирал лоб рукой, хватал раскрытым ртом кислород, потусторонним взором окидывал темные стены и снова принимался за работу. Добывая руду из книг, он видел сквозь обложку самого автора и с удивительной легкостью схватывал полет его мысли. Теперь через Незнакомку он видел самую жизнь, ее сложные психологические законы и вкладывал ее в труд. Упругая сила наполняла паруса, волна захлестывала палубу, а ревностная Фомина душа вот-вот должна была достичь берегов неведомого материка, на который еще не ступала нога человека. И первооткрыватель размашистым почерком, глотая буквы, заполнял вахтенный журнал, зная, что победителей не судят. Его гнала вперед отвага и любовь хрупкой Незнакомки с ее исполненными веры глазами…