Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры

Мы направились в сторону скалы, которая, насколько мог видеть глаз, окаймляла берег, и начали всматриваться в воду, хотя я не могла точно сказать, что именно я ищу. Сантьяго первым нашел караколу или морскую улитку: размером со спичечный коробок, она, в отличие от колючих ливанских мурексов, была округлой и темно-серой. Он поднял ее и подул. «Смотри», – сказал Сантьяго, и, когда мы все собрались вокруг, она вдруг покрылась каплями, словно рыдая от ярости, что ее оторвали от скалы. Слезы быстро стали молочно-белыми, и Сантьяго осторожно вытер их о моток белой нити, свободно обернутой вокруг его плеча. Это был самый простой способ показать, что пурпур – это пигмент, а не краска: строго говоря, Сантьяго не пропитывал пурпуром ткань, а наносил его на нее.

Как он и обещал, на нитях появилось флуоресцирующе-зеленое пятно, которое через несколько минут стало желтым, а затем фиолетовым, как синяк. Данный краситель является естественным светочувствительным соединением: фиолетовый цвет появляется в результате реакции на солнечный свет, в противном случае остается зеленым. Любопытно думать, что это природное химическое соединение могло, если бы кто-нибудь нашел способ его фиксировать, быть использовано для создания первых в мире фотографий. Мы могли бы унаследовать созданные этим органическим красителем древние фотоизображения ацтекских ритуалов или тысячелетние детские фотографии, все сумасшедше-галлюциногенно-контрастные. На мгновение, когда я фотографировала Сантьяго, счастливо держащего маленькую раковину, я представила, что изображение проявилось как фиолетовое пятно с лимонно-зелеными пятнышками там, где лежали тени.

С наших каменных укреплений мы могли видеть человека с трубкой, который далеко внизу, в море, нырял, оставаясь, казалось, целую вечность под водой. Это произвело на меня такое сильное впечатление, что я засекла время: каждый раз в среднем он находился под водой больше девяноста секунд. Мне нравилось думать, что он ловит жемчуг, следуя традициям своих предков, хотя Фабиан был менее романтичен и полагал, что тот, вероятнее всего, собирает омаров. Если бы человек поднял голову и заметил нас сквозь свою туманную маску, мы, должно быть, тоже показались бы ему любопытным зрелищем: четверо мальчиков, мужчина и две светловолосые женщины отделились от колючих камней, а затем отступили назад, чтобы коснуться кусочка белой ваты маленькой раковиной; затем снова отошли назад. Иногда нас окатывала волна, и мы вытирали влагу с лица, как будто слезы.

Мы растянулись цепочкой вдоль скал, наслаждаясь триумфом, поскольку нашли особенно впечатляющий экземпляр Purpura pansa,

который пришлось подергать, пока это существо не покинуло свою солнечную ванну с неохотным чавканьем. Мы подули на него, а затем с интересом наблюдали, как нитки меняют цвет. Я хотела взять одну – только одну! – раковину домой для коллекции. «Вот одна, – сказал Сантьяго, наугад показывая пальцем. – Ты можешь положить его обратно или взять с собой». «Положу его обратно», – сказала я, думая с жадностью, что это не самый большой экземпляр. «Правильно, оставь его, пусть проживет еще один день, – одобрительно ответил Сантьяго. – Караколы священны: мы считаем, что убивать их – дурная примета». В тот день мне так везло, что я не захотела рисковать. Я оставила их всех.

Не имея мотка ниток, переброшенного через плечо, я вместо этого поставила одну караколу на белый нейлоновый ремешок моих часов. Он быстро окрасился в ярко-пурпурный цвет и сильно пропах острой зеленью. В течение следующего месяца мне пришлось отказаться от тридцатилетней привычки и снимать часы по ночам, чтобы мои сны не слишком сильно пахли морем. Даже сейчас, шесть месяцев спустя, когда я пишу эти строки, я все еще чувствую чесночный запах. Эксперты говорят, что, даже работая с текстилем столетней и более давности, вы можете узнать, был ли он окрашен караколой – или мурексом, в зависимости от континента, – осторожно потерев ткань между пальцами и понюхав. Забавно думать, что даже в облаках аромата жасмина и шафрана древние римляне оставляли за собой облако чесночных и рыбных ароматов. Возможно, в Риме было так много других запахов, что аромат eau de murex славился своей изысканностью. Возможно, это был запах власти.

Я нашла пещеру, где скалы были красиво окрашены в лиловый цвет: должно быть, это были следы улиток, оставляемые ими в течение тысяч лет. Вдруг я услышала звук разламывающихся раковин и огляделась. Пятнадцатилетний Рико, устав от поисков, бросал использованных моллюсков на камни. Сантьяго отругал мальчика. «Убийство караколы – это то, что делали японцы, а не поведение мексиканцев, – сказал он. – Посмотри, эти люди проделали долгий путь из Гонконга, чтобы увидеть наш пурпур: мы должны ценить его».