Цветины луга

«Он дрожит над ребенком!» — думала она каждый раз, когда Дянко неожиданно заезжал посмотреть, как они себя чувствуют. Ее и радовало это и в то же время хотелось, чтобы он так же близко принимал к сердцу и общественные дела. Но когда она поняла, что сама не способна на это, то перестала требовать этого и от мужа. И когда однажды муж спросил ее: «Что же мы так и будем жить: ты здесь, а я там?», она насмешливо ответила: «А ты считаешь, что ты еще там? Ночуешь здесь, завтракаешь, обедаешь и ужинаешь почти всегда здесь, а то, что ты ездишь в Орешец, не так уж обременительно. Я сама хожу каждый день в техникум и обратно пешком, на такси не езжу, на линейке, как ты, тоже».

— Да, но скоро зима…

— Тогда обратись к инженеру, чтобы он назначил тебя главным поливальщиком клумб.

— А меня не интересует, как это будет называться. При условии, что я останусь здесь, со своей семьей, я согласен взяться за озеленение территории.

— А что будет с кооперативом? — возмущенно спросила она.

— Выдвинут кого-нибудь из местных, из своих. Я и без того стал совсем чужим. Вернут кого-нибудь с завода.

Постепенно Мара привыкла к тому, что дома ее ждет Дянко, ей было даже приятно это. Он обычно привозил с собой то ящик винограда, то арбуз. И даже успевал его остудить.

Она была рада, когда поздно вечером, выйдя из школы, видела у ворот поджидающую ее знакомую бричку. Начались дожди, слякоть, и она с удовольствием залезала в бричку мужа, которая доставляла ее домой в целости и сохранности.

А в техникуме дела шли совсем не так, как хотелось бы Маре. Мужу она не говорила об этом, так как знала наперед, что он ответит:

«Твоя беда в том, что ты смотришь на жизнь сквозь розовые очки. А смотреть на вещи надо трезво. Ты теперь не одна, у тебя ребенок. Время романтики и увлечений ушло в область преданий».

Она представляла себе первый год работы в техникуме совсем иначе. Думала, что здесь не будет места мелким склокам, мещанству, двуличию. Зная, какой жизнью живет завод, полагала, что и в техникуме все будет так, что она заживет яркой, осмысленной жизнью, полной творческих взлетов. А получилось так, что с первых же дней начались ссоры. Каждый думал только о себе, пытался доказать, что он лучше других. Директор же, вместо того чтобы пресечь это, только подливал масла в огонь. В коллективе процветали зависть и клевета. Стоило Маре опоздать, как об этом немедленно становилось известно директору, словно кто-то из ее коллег наблюдал за ней из окна. Вот и сегодня запыхавшаяся Мара предстала перед ясные очи директора.

— Так больше продолжаться не может, товарищ Георгиева!

— Но вы ведь знаете, что… — сгорая от стыда, оправдывалась Мара.

Раньше она делала замечания опоздавшим учителям, а теперь самой приходилось давать объяснения.

— Больше чтоб этого не было.

— Но я ведь ставила вопрос о третьем уроке…

— Но ваши коллеги не согласились. Отдайте ребенка в ясли, все будет в порядке.

— Но я же еще кормлю его.

— Вы, может, будете кормить его целый год, а у нас нужно работать. Возьмите отпуск за свой счет.

— Но я же первый год работаю в техникуме. Мне надо освоиться, изучить специфику и полностью войти в курс дела.

— Но не за счет учащихся! В сельской школе, может, и разрешалось…

— Товарищ директор!

— В общем, это вам не Орешец! — продолжал директор. — Я делаю вам последнее предупреждение. Возвращайтесь в село или бросайте работу, но я больше терпеть подобное безобразие не намерен. И коллеги ваши возмущаются. Учащиеся — тоже.

В этот день Мара вернулась с работы вся разбитая. Ребенок сосал грудь, но она не испытывала того блаженства, что обычно. И ребенок тоже, будто его подменили, плакал, дергал грудь, словно его кормили отравой. Мара под конец разозлилась и положила его в коляску.

Такой и застал ее Дянко Георгиев. Мать Мары вынесла ребенка на балкон и пыталась успокоить его, но он хотел есть и продолжал плакать.

— Что случилось? Почему он плачет? Что с ним? — обеспокоенно спросил Дянко.

Мара не ответила. Теща Дянко, женщина тихая и молчаливая, тоже ничего не сказала, не желая подливать масла в огонь. А пожаловаться было на что.

Вернувшись из техникума, Мара набросилась на мать:

— Ты почему не дала ему каши?

— Откуда я знаю, что ему давать? У вас теперь все по-новому. Сделаешь, да вдруг не так… Ты ведь все говоришь: «Я сама!»

Обедали молча. Никто не проронил ни слова. Мара, немного успокоившись, накормила ребенка, он утих и только тогда она села за стол.

— В какое неудачное время родился наш ребенок, — сказала она. — Если бы он родился в середине учебного года, у меня был бы свободный месяц до родов и два после. А то я во время каникул и не почувствовала отпуска.

— Сама виновата. Надо было раньше обратить на меня внимание… — попытался пошутить муж.

Дянко не договорил, но Мара поняла, на что он намекал.

Он хотел сказать: «Все мечтала о врачах да инженерах», зная о том, что ей когда-то давно нравился врач, а потом главный инженер.

Поняв неуместность и грубость шутки, Дянко попытался ее загладить:

— А что случилось, отчего это ты сегодня такая мрачная?

— Эгоисты!

— Кто?