Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря

В один из зимних дней 1983 года трое молодых людей, в том числе автор этих строк, стояли около московского храма святого Феодора Стратилата и беседовали с приезжим монахом, насельником Псково-Печерского Успенского монастыря. Внезапно наше непринуждённое общение было «скорректировано» вышедшим из церкви служителем: «Братья, вы бы зашли на паперть или хоть в ограду, а то неровён час – скажет кто-нибудь, что нарушаете закон об отделении Церкви от государства…» Время было позднее, переулок пустынный, и вряд ли стоило опасаться бдительных идеологов, но мы послушались. Только один из собеседников заметил: «А вот с отцом Александром Менем мы в Калуге прямо по улицам ходили и разговаривали». В тоне, которым это было сказано, не звучало осуждение в адрес слишком осторожных, но слышалась гордость за то, что есть и бесстрашные. … Впервые услышанное имя запомнилось. Тогда же кто-то дал мне прочитать «Сына Человеческого». Меня особенно удивило и восхитило, что автор живёт в нашей стране.^[15]

Марианна Вехова

У меня была бестолковая, нелепая жизнь. Была жажда любви, страх одиночества. Но как его найти? Спросить стыдно. Через какое-то время моя племянница и её муж (Ксения и Лев Покровские. – Ю.П.) стали верующими, она даже иконописцем. У них четверо детей. Мне так захотелось с ними встретиться! А тётушки не хотели дать адрес, они говорили: «Ещё тебе не хватало общаться с мракобесами такими!» Я говорю: «Ну пусть они мракобесы, зато у них четверо детей, а я одинокая, бездетная. Вдруг я им буду полезна?» Тогда мне дали адрес. Я туда пришла, позвонила в дверь. Ксения открыла и спрашивает: «Кто вы?» А я говорю: «Здравствуйте, я ваша тётя». Она мне стала показывать семейный альбом, и вдруг я вижу фотографию человека, которого видела в кино. Я закричала: «Кто это?» Ксения отвечает: «Это мой духовный отец». И она меня к нему повезла, я только из больницы вышла на костылях. Я прикостыляла в храм, и он на меня посмотрел, как орёл.

В певческом доме было огромное количество народа к нему на приём, прямо как к психотерапевту. Там был накрыт длинный стол, висела икона Серафима Саровского, и люди ели за этим столом, кто что с собой принёс. Я тоже села, заняла очередь. Тот, чья очередь подходила, пересаживался на стул около двери кабинета отца Александра и сидел сгорбившись, повесив голову. Потом он исчезал за дверью, а затем появлялся совсем другой человек – нос кверху, плечи расправлены.

Подошла моя очередь. Я рассказала, как я крестилась в другом храме. Отец Александр спросил: «Исповедь за всю жизнь была? Когда взрослый человек крестится, нужна исповедь». Я сказала: «Не было». Он говорит: «Ну, тогда приступим». Я встала перед иконой, начала заунывным голосом излагать всю свою историю, начиная с детства. Он послушал, послушал и говорит: «Нет, так не годится. Давайте садитесь. Вот вам чай и давайте просто разговаривайте со мной, рассказывайте мне как знакомому, как старому другу. Вы мне о себе расскажете, я вам о себе. Так мы и подружимся, это нам заменит долгое знакомство». И я так два года ездила раз в две недели. Я ему рассказывала, он прерывал в каких-то местах:

«А я в это время…» И получалась действительно взаимная исповедь.

Ирина Вышеславская

Наши знаменитые кухни, бесконечная говорильня. И вот там-то, среди этих споров, теорий, выяснения отношений, у меня возникло чувство, что я не могу сказать и услышать что-то самое главное, сокровенное. Я поделилась этим ощущением с одним из моих московских приятелей. И он неожиданно ответил: «У меня есть человек, который тебе поможет. Когда приедешь в Москву – позвони». Это было летом. А зимой в Москве я позвонила из холодной телефонной будки моему приятелю и напомнила: «Ты обещал мне помочь». А он сказал: «Будь завтра в семь утра на Ярославском вокзале». Я решила не расспрашивать. Так даже интереснее.

И вот мы в ранней электричке. В вагоне дремлют, а я смотрю в окно и думаю: «Куда же мы едем?» Мы приехали в Пушкино. И тут же побежали на площадь к автобусам. Доехали до какой-то развилки. Мы вышли на шоссе и пошли пешком. На указателе была надпись: «Новая Деревня». Минут через десять показалась маленькая деревянная церквушка, и, к моему удивлению, мы свернули к ней по плотно утоптанной тропинке между сугробами.

– Так мы идём в церковь?

– Увидишь, увидишь.

В церкви стоял полумрак, шла служба. Людей было довольно много, особенно для такой Богом забытой окраины. Когда глаза привыкли к темноте, я стала различать лица прихожан. Среди простых деревенских лиц и богомольных бабушек было много лиц, типичных для московской интеллигенции тех лет.