Цветочный крест • Потешная ракета

– Брань на вороту не виснет… – помутила приоткрытыми очесами Матрена.

– …да, к вороту… Либо – к блоку. Эта вторая балда невелика…

– Невелика на балде бородавка, а все манде прибавка, – сквозь дрему вновь бормотнула Матрена.

– …ея поднимают на вороте, а потом резко низвергают долу, и она втыкается в землю. Опосля этого трубу поднимают и извлекают из нея застрявшую землицу. И эдак бурится земная твердь, пока не дойдет обсадная труба до соленой подземной реки. Тогда извергнется солевой рассол!.. Закачивают его в варницу, где самая-то соль с Божьей помощью и вываривается. Но ежели рассолу немного, то одной скважиной не разбогатеешь…

– Одной жопой всех не обсерешь… – встряла повитуха.

– Баба Матрена! – обсердилась Феодосья. – И к чему рекши такое срамословие? Ни к селу, ни к городу!

Не то чтобы матерные лаи не слыхивали в Феодосьином доме. Были они в Тотьме в большом ходу, как и по всей Московии. И хотя духовные особы срамословие осуждали, без лая какое на Руси дело с точки сдвинется?! Но Феодосья в вопросе срамных словесов непривычным образом отличалась от золовки Марии или любой другой бабы. Претила ей, аквамарину небесному, матерная хула.

– Чего, Феодосьюшка? – встрепенулась повитуха. – Никак я придремала маленько с устатку да во сонме чего лишнего бормотнула?

– Пока ты сонмилась, черт тебя за язык дергал, баба Матрена?! – серчала Феодосья.

– Ну будет, будет… – зазевала повитуха и перекрестилась. Потом напустила на себя озабоченный вид. – Князь молодой не обижает тебя, Феодосьюшка?

– Нет, нет! – с досадой махнула ладонью Феодосья. – Беседуем мы.

– Ну, ежели чего, аз не дремлю…

– Не беспокойтесь, баба Матрена, я Феодосью не обижу ни словом, ни вещью.

– Добро. Беседуйте, беседуйте, голуби мои, – сквозь зевание прогундосила повитуха и тут же уснула.

Посвистывала носом Мария. Пользуясь случаем, похрапывала на коробе возле печи холопка. Тишину нарушал лишь слабый плач братика Зотейки за стеной да заунывные вои доилицы Агашки – доя Зотейку грудью, она тянула колыбельную песню.

Феодосия пребывала на росстани чувств. Вернее, хотелось ей себя убедить, что на перекрестке она и не знает, что делать? То ли глядеть вослед уходящему Истоме? То ли вернуться по знакомой тропинке домой и, воздыхая по скомороху, прилепиться все же с Божьего и батюшкиного благословения к Юде Ларионову? То ли побежать еще какой другой дорогой – много их расходится петушиным хвостом от росстани в чистом поле. Не признавалась себе Феодосья, боялась признаться, что росстань ея душевная давно уж осталась позади, и бежит она, Феодосья, вослед ватаге скоморохов, и ждет, что вот-вот, за поворотом, увидит она желанную фигуру в длинном диковинном охабне; и крикнет Феодосья на весь свет: «Истомушка-а!» – и обернется Истома, засмеется, и бросится навстречу, и охапит крепко-крепко, и совлечет оголовник, и станет целовать в ланиты и выю… «Ой, Господи, прости мне мое умовредие!»

Поздно, поздно, Феодосьюшка, грешна уж ты…

– Что? – переспросил Юда, услышав, как тихонько охнула Феодосья.

Он совсем не то хотел сказать вожделенной своей Феодосье! «Какая сухота тебя томити, светлость моя? – мыслил изречь Юда. – Расскажи мне, и будем совоздыхати вместе. А как станешь ты мне сочетанная жена, успокою твое томление нежным дрочением, крепким целованием».

Вот что хотел изречь Юда. Но вместо этого сказал хмуро:

– Что?

И, дабы не сидеть в молчании, тут же еще пуще углубился в инженерные тонкости соляного промысла.

Феодосья смутилась. «Зачем слушаю аз баяние Юды, населяя его надеждами? Ведь он мое внимание к беседе принимает за воздыхание? Виделась аз с ним всего один раз, и то успел он промолвить, что погубила я его душу с первого взгляда. Не честнее ли признаться ему, что люблю другого? Но рассказ его о чертежах зело интересен. Что как и мне поведать ему о карте земной тверди? Господи, что как и мне бы стать розмыслей?! Разве только мужи могут быть инженерами? Отец Логгин рек, была в Греции женщина-розмысля, Гипатия из Александрии. Будь я Гипатией, шла бы с ватагой Истомы и чертила нам путь по звездам…»

– Есть ли у тебя принадлежности для чертежей? – вдруг спросила Феодосия.

– Готовальня арабская, – удивленно ответствовал Юда. – К чему тебе?

– Да так… – вздохнула Феодосия.

«Вот незадача, – подумала она. – То ли слушать про готовальню, усиливая возжелание Юдино, то ли сразу дать отлуп? А поможет ли мое откровение? Доложит он батюшке про мою сухоту по Истоме, и запрут меня в келью под заклеп? Ой, но как же интересно про науку книжную поговорить! А! Продолжу беседу. Когда еще с таким книжным розмыслей побеседую?»

– А что, Юда, могли бы тотемкие кузнецы выковать мне железную лестницу до самого Месяца?

– Почто до Месяца? – заподозрив подвох, спросил Юда.

Но Феодосия была серьезна.

– Очень уж хочется побродить сверху, на земную твердь поглядеть, поозирать окияны. Я однажды на кровлю нашего дома влезла, так эдакие оризонты увидела!..