Цветочный крест • Потешная ракета

Акулька, поминутно кланяясь и бормоча «уж простите меня сущеглупую», поведала, что старшие ея дети бегали кататься на соломе с горы, да и уморозили до смерти двухмесячное чадце, Арефку.

– Как это уморозили? – грозно вопросила Василиса. – Ты, небось, нарочно Арефку уморить велела, чтоб на корм не тратиться да люльку не качать? Все бы дрыхла, опреснок!

– Ей-Богу, не нарочно! Пронька с Анькой положили Арефку в салазки и увезли с собой. Поставили салазки возле горы, да и закатались. Вспомнили про Арефку, а он уж белый лежит в салазках, заиндивел. Простите, Христа Ради!

– Вот же блудь бражная! – обсерчала Василиса. – Скоро на пажити некому будет работать, а вам, поганцам, лишь бы лишний рот не кормить! И чего ты приперлася теперь? Чего стоишь щурбаном?

– Хочу спросить, можно ли домовинку с Арефкой в избе до завтра оставить? Уж больно далеко в эдакий мороз до Божьего дома идти.

Василиса вопросительно поглядела на Извару.

– Да вы что, матушка? Батюшка? – заголосила вдруг с сундуков Мария. – В эдакий день, когда ваш внучек первый народился, упокойников на дворе держать?!

– Верно, – переглянулись Извара с Василисой.

Матрена перехватила их взгляд.

– Еще чего удумала! – вскрикнула она Акульке. – Неси новопреставившегося в Божий дом сию же минуту! Выпороть тебя еще надо за порчу хозяйского раба. Морозно ей! Небось не околеешь, вон рожу-то наела на господарских хлебах! Феодосья, сходи-ка пригляди, чтоб сей же час выметались со двора с покойником! Да чтоб не вздумали за воротами кинуть! Волков еще набежит, скотину порежут.

Феодосья опасливо поглядела на Акульку; все ж таки худо это, что придется ей среди ночи тащиться с домовиной под мышкой.

– Возьми сани, – шепнула Феодосья Акульке в сенях. – На которых навоз вывозят. Лошадку похуже можешь взять. Скажешь, мол, Феодосья велела ехать санями, чтоб еще и Акулька от морозу не издохла.

Феодосья пошла в людскую избу, где обитала Акулька с мужем-бийцей Филькой и детьми. Она впервые переступила порог такого скаредного обиталища. Была это не изба, а землянка, размером с сундук, освещенная лучиной. Возле черной каменной печи в закуте лежали отрочата, тут же, перед нарами, висела колода для чадца. Очевидно, предполагалось, что качать ее по ночам должны дети в закуте. Кровать взрослых в виде досчатого ящика была заполнена смрадным тряпьем и соломой. Ее теснил стол, в середине которого была выдолблена ямка, заменявшая миску. Феодосья смекнула, что это именно миска, по нелепым кривым ложкам, брошенным в углубление. На краю стола стояла домовина – плетеный из корья короб.

– Э-гм-хр-р-ка! – донеслось из угла за столом.

Это зашевелился Филька.

– Да ты набражничался! – догадалась Феодосья, прикрывая ладонью нос.

– С горя он, – кланяясь, объяснилась за мужа Акулина, – что не уберег хозяйского раба Арефу, в расход ввел Извару Иванова и Василису Петрову. – Встань да отвесь поклон молодой хозяйке, пес!

– Ладно, Акулька, пущай он дрыхнет. А ты себе в помощь возьми кого из людей. Да прямиком сей час – в Божий дом! Там завтра и отпоют Арефку. А здесь мертвому телу нечего делать.

Феодосья вернулась в обеденный покой в мрачном расположении. Что за люди, Господи! Смрад, зловоние, бражная вония!

– Ну чего там? – принялась расспрашивать Василиса.

– О-ой!.. – только и произнесла Феодосья.

– Расходы одне от поганой челяди, – заворчала мать. – Крестили Арефку, так кто батюшке пятерик яиц отдал? Василиса Петрова да Извара Иванов. Отпевать станут, кому расход? Опять подавай попу из хозяйского кладезя добро.

– Не расстраивайся так, Василисушка, – влезла Матрена. – Такая уж господская доля, обо всем печься. Давай-ка я еще побасенку побаю, развеселю тебя маленько.

– Давай! – махнула рукой Василиса.

– Ну вот вам притчица. Правда, не лжа. Были тому самовидцы, видели своими очами. Аз, врать не буду, не видавши, но от верного человека слыхавши, за что купивши, за то и продавши.

Бысть три брата, три княжьих племянника. Старшего звали Могуча, среднего – Хотен, а младшего – Зотейка. И была у Могучи в чреслах огненная палица…

– Елда огненная? – захохотал Извара.