Цветочный крест. Роман-катавасия

Она покрепче ухватила каменный топор и ликующим небесным громом вверзлась в землю, мягкую лесную подстилку возле избушки, роя себе яму. Филин проухал над ее головой. Закричала невидимая лесная тварь, по голосу, вроде как, хозяин лесной. Но в душе Феодосьи не было страха. Разве может быть страшно чаду Божьему, что с восторгом копает себе могилу, жаждая предстать пред очами Его?

Глава двадцать третья

БЕССМЕРТНАЯ

— Слава тебе, Господи, жива!.. — молвила Смерть себе под нос и опрятно перекрестилась. — Аз думала, что уж вечным сном усономлюсь. Эх, живем, пока мышь головы не отъела. И тяжек мой крест, да надо мне его несть.

Поведя носом, Смерть узрела в углу темные деревянные образа.

— Уж и под святыми лежала, а все жива, — зело хозяйственным тоном промолвила она. — В живой-то больше барыша.

И зашебуршала на сенном ложе, намереваясь сей же час подняться и взять в длани косу. Очень уж Смерть заскучала без дела! Четки Смерти — нанизь крепких, творожно-белых круглых зубов, соскользнули на земляной пол, клацнув клыками.

Феодосья задрожала веками и проснулась. Сперва она не могла измыслить, где находится: «Ужели в могиле аз?» На чело низвергнулася холодная капля. «Истинно во матери-сырой земле!», — уверилась Феодосья. Но сбоку явно ворочались и даже явственно изрекли «слава тебе, Господи, жива». «А соседи откуда? Али кладбищенские? Но ведь аз могилу подле избушки вырыла? Да кто жив-то?»

Феодосья мигом размежила зеницы, заплескала ресницами, и приподняла главу с охапки сена, уложенной подле очага, уже погасшего, но еще источавшего едва уловимое тепло, нежное, как дыхание спящего чадца. С лежанки на нея приветливо смотрела смерть. И сразу отлетело все путанье, приблазившееяся спросонья, и, закаркав, рядком уселись на мшистый конек избушки события прошедшей ночи. И словно клин, полный яркой слякоти, ударил в голову Феодосье, и этот, теперь уже прозрачно-воздушный клин, похожий на перевернутую пирамиду головного леденцового сахара, наполнился картинами ночной Феодосьиной деятельности. Она вспомнила, как долбила рябиновую колоду, как тащила ея двоицей с лешим, как рыла дряблую подстилку мха, сосновых иголок, ржавого торфа, приготавливая себе могилу. Но, когда лоно смертельное было готово, и Феодосья, пошатываясь, на дрожащих ногах вошла в избушку, в пламени очага выяснилось, что грязна она хуже лешего болотного! Пазнокти, частью отросшие, частью обломанные, забиты были землей, в сломы их натолкалась трава и торчала из пальцев, как у чудища лесного. Феодосья охнула, выбежала прочь и закрутилась на месте, соображая, где взять воды для мытья. Но внезапу ноги ея поехали в сторону и, вырвав по ходу из земли лопух, Феодосья сорвалась в только что вырытую могилу. Она снопом повалилась на песчаный одр и тут силы оставили ея.

— Господи, — прошептала она тихо, — засыпь меня живую, чтоб стала я мертвая.

Но не успела Феодосья высказать остальные пожелания касаемо быстрейшего успения, как твердь небесная с чудовищным грохотом раскололась надвое, так что стала видна следующая сфера, та, что крепится позади солнца и луны, полная звезд, дико закричали птицы и звери нощные, и обрушилось безведрие. (Надобно промолвить, что такого ненастья не видала Тотьма с того лета, как приняла повитуха Матрена у сблудившей монашки чадо, в женских лядвиях коего бысть мужеский мехирь! Чадце то Матрена придушила маленько да утопила в Сухоне за островом Леденьга. «Унянчила чадце, чтоб не пикнуло, — выпив медового пития, тайно поделилась повитуха с Василисой, многократно крестясь. — Упестовала на вечный покой. Только пузыри кверху пустил в ершовой слободе…». За сим уникальным пестованием и последовала буря, залившая не только пол-Тотьмы, но и взломавшая доселе неизвестную могилу на холме, так что по улицам на ворохе ветвей, промчался, веретеном крутясь в водоворотах, покойник, вернее кости его, обряженные в серый саван. Ох, спаси и сохрани!) На Феодосью полило, как из ушата! Будто попала она в кладезь, куда сыпалась из куля водопадом рожь либо соль. Феодосья выкарабкалась из могилы, в которой в мгновение ока стало по щиколотку воды, и стала срывать мокрые одежды, после каждого облачения воздевая длани к низвергающемуся небу. Когда на теле осталась одна лишь исподняя срачица, Феодосья было застыдилась. Но, по размышлении, оглянувшись в непроглядную тьму, содрала с мокрого тела и портище. Она стала, тихо опустив десницы вдоль тела, и отдалась ледяным струям, бывшим столь холодными, что Феодосье казавшимися обжигающими. Не было и мысли, ни у ливня, ни у Феодосии, что может она занедужить. Изнутри ея шел такой душевный жар, что тело горело, очищаясь снаружи и внутри. Как только толстые косы Феодосии промокли насквозь и принялись истицати двумя струями воды, ливень оборвался. Его затихающий щорох удалился вправо от поляны, по верхушкам берез, словно стая лебедей, оставив лишь глухой плеск падающих с ветвей крупных капель.