Цветок пустыни

Когда мы приземлились в Хитроу[5], радость, что полет наконец закончился, перевесила мой страх от того, что я оказалась в незнакомой стране. Во всяком случае, тетушка придет встретить меня. По мере того как самолет снижался, белая пена облаков за окном превращалась в грязно-серое размытое пятно. Все пассажиры встали со своих мест, и я вслед за ними. И вот уже людской поток понес меня прочь из самолета, хотя я не имела представления, куда надо идти и что делать. Толпа несла меня, пока мы не добрались до лестницы. Одна беда: эта лестница двигалась. Я остановилась и, похолодев от страха, наблюдала за другими. Людская река обтекала меня, разбиваясь на два рукава. Люди легко становились на движущуюся лестницу и поднимались куда-то наверх. Подражая им, я сделала несколько шагов вперед и встала на эскалатор. При этом одна из новеньких сандалий свалилась с меня, оставшись позади. Я закричала по-сомалийски: «Моя туфелька, моя туфелька!» — и рванулась за ней. Но люди вокруг стояли плотными рядами, сквозь них было не протолкнуться.

Сойдя с эскалатора наверху, я захромала в толпе: одна нога теперь была босая. Мы подошли к стойкам таможенного контроля. Я смотрела на белых людей, одетых в форму, положенную им в Англии, и не знала, кто это такие. Один из таможенников обратился ко мне по-английски, и я, воспользовавшись возможностью попросить помощи, стала показывать на эскалатор, выкрикивая по-сомалийски: «Моя туфелька, моя туфелька!»

Он посмотрел на меня глазами усталого, измученного человека и повторил свой вопрос. Позабыв на минуту о туфельке, я нервно захихикала. Чиновник указал на мой паспорт, и я протянула ему документ. Он внимательно изучил паспорт, поставил в нем печать и махнул мне рукой: «Проходи дальше».

За таможней ко мне подошел мужчина в униформе водителя и спросил по-сомалийски:

— Это ты приехала работать у господина Фараха?

Я так обрадовалась, что есть человек, который говорит на моем родном языке! В восторге я закричала:

— Да, да! Это я! Меня зовут Уорис!

Шофер повел было меня дальше, но я остановила его.

— Моя туфелька! Надо спуститься по лестнице и поднять мою туфельку.

— Туфельку?

— Да, да, она осталась там.

— Где — там?

— Внизу, в начале движущейся лестницы. — Я показала рукой в направлении, откуда пришла. — Я ее потеряла, когда карабкалась на лестницу.

Он посмотрел на мои ноги: одна обута в сандалию, другая босая.

К счастью, шофер знал и английский язык. Он попросил разрешения вернуться и забрать потерянную сандалию. Но когда мы оказались там, где я ее потеряла, от нее не осталось и следа. Я не могла поверить, что мне так не везет. Сняла вторую сандалию и понесла ее в руке, шаря глазами по полу, пока мы поднимались наверх. Но теперь пришлось заново проходить таможню. На этот раз таможенник стал задавать вопросы, которые ему не удалось выяснить в первый раз, — теперь он прибег к помощи шофера как переводчика.

— На какой срок въезжаете? — спросил он.

Я пожала плечами.

— Куда направляетесь?

— Я буду жить у своего дяди, посла, — гордо ответила я.

— В паспорте указано, что вам восемнадцать лет. Это правильно?

— Чего? Мне еще нет восемнадцати! — возразила я, обращаясь к шоферу.

Тот перевел мои слова таможеннику.

— Имеете что указать в декларации?

Этого вопроса я не поняла.

— Ну, что ты везешь с собой в эту страну? — объяснил мне шофер.

Я подняла зажатую в руке сандалию. Таможенник долго ее рассматривал, потом медленно покачал головой и махнул нам рукой: «Проходите дальше».

Показывая мне дорогу из переполненного людьми аэропорта, шофер объяснял:

— Слушай, у тебя в паспорте написано, что тебе восемнадцать лет, я так и сказал тому человеку. И если тебя кто-нибудь будет спрашивать, ты должна говорить, что тебе восемнадцать.

— Но мне НЕТ восемнадцати, — сердито возразила я. — Я же не такая старая!

— Да? Ну и сколько же тебе?

— Точно не знаю… наверное, четырнадцать… но я не настолько старая!

— Слушай, у тебя в паспорте написано так, значит, теперь тебе столько и есть.

— О чем это ты толкуешь? Мне все равно, что написано в паспорте. Да и почему там так написано, если я говорю, что на самом деле это не так?

— Потому что так сказал им написать господин Фарах.

— Значит, он сошел с ума! Он ничего в этом не понимает.

Пока мы добрались до выхода, мы уже кричали во весь голос, и у нас с шофером дяди Мохаммеда возникла крепкая взаимная неприязнь.

Я шла к машине босиком, а на Лондон падал снег. Я надела оставшуюся сандалию и задрожала, поплотнее закутавшись в свое легкое хлопчатобумажное платье. Раньше я с такой погодой никогда не сталкивалась, а уж снега точно никогда не видела.

— О Аллах! Как здесь холодно!

— Привыкай.

Когда мы отъехали от аэропорта и покатили по запруженным машинами улицам утреннего Лондона, мне стало так грустно, так одиноко: я была в совершенно чужой стране, а вокруг — только эти нездоровые белые лица. Аллах всемогущий и всемилостивый! Мамочка! Куда я попала? В ту минуту мне отчаянно хотелось назад, к маме. Шофер дяди Мохаммеда, хотя и был единственным чернокожим среди окружающих, мало меня утешал: он явно считал себя куда выше.