Цветы и железо

«Как там, на Низовой? Плохо работает Эггерт! За такой срок не схватить советских разведчиков — позор. Впрочем, сам знал, что Эггерт глуп как бревно. Зачем было посылать в Низовую? — упрекнул себя Мизель и тотчас оправдал: — Послал на неделю замещать начальника службы, а тот залежался в госпитале… Эггерту ничего нельзя поручать, кроме приведения в исполнение приговоров! Всю Низовую можно накрыть большой шапкой. А у него в распоряжении специальная команда, полиция. Трех надежных людей лично он, Мизель, отобрал. Кулака этого, рыжебородого… Как его? Поленов. Никита Поленов! Отличнейший осведомитель! Затем нашел бывшего колчаковца плюс уголовника, имевшего три убийства и скрывавшегося от советского суда в лесах… Советские разведчики окончательно обнаглели, регулярно передают из района Низовой свои шифровки. Словно и не существует немецкой службы безопасности. А Эггерт только докладывает: «Напал на след! Веду поиски! Они почти в моих руках!» Надо навести справки в госпитале, как долго там будет находиться начальник службы безопасности Низовой. Если долго — болвана Эггерта убрать ко всем чертям!..»

В нескольких метрах от броневика, под танком, взметнулось красно-лиловое пламя и грохнул взрыв. Танк ткнулся носом и пополз куда-то.

— Огонь! — скомандовал Мизель.

Торопясь, перебивая друг друга, заговорили два пулемета. За речкой, на машинах солдат и полицаев, затараторили два других. Зачастили винтовки, звенящими в морозной ночи очередями ударили автоматы. Трассирующие пули неслись по темному небу, чертя его красивыми линиями. Мизель не отрывался от смотровой щели и требовал усиления огня, хотя темп его был предельным.

— Ну, Ганс, думаю, что эта ночь принесет нам сразу две победы, — сохраняя изо всех сил спокойствие, проговорил Мизель, — над Гучками и над Огневым! И откуда он мог взяться со своей бандой? Ничего, милый Ганс, огня у нас хватит! Сейчас выберемся на тот берег!.. Это они нам специально злости прибавляют! — уже не говорил, а кричал Мизель.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

За окном темная ноябрьская ночь. Небо занавешено густыми облаками, скрывшими мерцающие холодным огнем звезды и широкий серп луны.

Петр Петрович стоит у окна и смотрит, как ветер подхватывает с земли снежинки и поднимает их ввысь, унося неизвестно куда. В эти минуты ему хочется превратиться в маленькую снежинку и унестись туда, где нет фашистов. Да, самое сокровенное желание его — очутиться там, за линией фронта, и увидеть то, чего уже нет в оккупированном Шелонске. Там можно спеть раздольную русскую песню или задорную советскую — и тебя не повесят за это. Там ребятишки по утрам бегут в школу, наполнив сумки учебниками, а здесь за такой учебник одно наказание и малому, и старому — расстрел. Там можно честно смотреть людям в глаза, а здесь Петр Петрович, честно проживший всю жизнь и продолжающий честно жить на земле, должен отворачиваться от людей, словно он совершил гнуснейшее преступление.

Где-то Коля, Николай Петрович Калачников? Добрался ли до места? Начал ли работу? А может быть, и он уже на фронте, где-нибудь в непрерывных атаках пробивает брешь во вражеской обороне, прокладывая дорогу к Шелонску?

Велик фронт, и никогда не угадаешь, где в данный момент находится родной человек. На Урале или в Сибири, на Белом или Черном море, под Ленинградом или Москвой? Фронт сейчас всюду, и везде людям неизмеримо трудно — в глубоком тылу и на передовой линии.

Фронт… Война… Тяжелая, невиданная в истории человечества…

Что-то делается в Москве? Сегодня седьмое ноября. Раньше в этот день столица бурлила и клокотала — радостная, счастливая. Сегодня Москва, видимо, сурова и сдержанна. Тяжело Москве, ой как тяжело! Конечно, Хельману он не верил. Во время последнего разговора Петр Петрович намекнул, что немецкие газеты писали о параде германской армии седьмого ноября на Красной площади. «А это вполне возможно, — ответил Хельман. — Кремль уничтожен нашей авиацией. Германская армия пятого ноября находилась в нескольких километрах от Москвы. За полутора суток она может овладеть Москвой и пусть не утром — вечером седьмого ноября устроит парад».

Хельман говорил спокойно, с внутренним убеждением; он, вероятно, сам верил в это.

А Петр Петрович не верил, и, хотя у него не было никаких доводов, которые могли бы опровергнуть утверждения Хельмана, он верил своему сердцу: Москва никогда не будет сдана.

Далеко сейчас Москва. И дело не только в километрах: огненная, смертельная полоса отделяла Шелонск от столицы.

Вот Гучки рядом, и то Петр Петрович не знает, что там происходит.

Какова судьба этой деревни? Где сейчас смуглый, похожий на цыгана, паренек? Кто одержал победу? Вчера, шестого ноября, направилась карательная экспедиция в сторону Гучков. И — ни слуху ни духу. В город Петр Петрович не выходил: как бы не разминуться со связным Огнева, он должен появиться сегодня или завтра.