Цветы зла

Наполнив стакан на четверть, Смирнов уселся за стоявший у окна тяжелый кухонный стол, несомненно, бывший родным братом стола, царствовавшего на веранде Святослава Валентиновича.

"Местный умелец, наверное, делал их для соседей в году так сороковом, подумал он, водя по столешнице ладонью. - Классная штука. На нем бульдозер спокойно можно ремонтировать и гвозди кондовые ковать".

Смирнов любил крепкие, добротно сделанные вещи. Постучав по темному от времени дереву, он нагнулся, посмотрел в научно-исследовательском раже под стол.

И увидел, что рама под столешницей снизу заделана то ли фанерой, то ли широкими струганными досками.

"Вот и чемоданчик нашелся! - обрадовался Евгений Александрович. - Но как же в него забраться?"

Не найдя никаких секретных кнопочек, он по наитию потянул столешницу на себя, и она содвинулась, открыв тайное под собой пространство. Через минуту в его руке висела обычная черно-зеленая дорожная сумка - двести пятьдесят рублей на каждом рынке.

Раскрыв ее на столе, приведенном в первобытное состояние, Евгений Александрович довольно заулыбался. Он увидел то, что и ожидал увидеть.

Сверху лежала плетка-семихвостка с ручкой, инкрустированной серебром и слоновой костью.

Повертев и так, и эдак, и постегав себя по плечам и бедрам для пущего овеществления предмета, он положил ее на стол и вновь погрузил руку во чрево сумки, погрузил и вынул обычные милицейские наручники. За ними на свет появились строгий ошейник ("Ужас! - воскликнул Евгений Александрович, представив в нем себя), ножные кандалы грубой ремесленной работы, моток неоднократно использовавшейся капроновой веревки, широкий пластмассовый ящичек с набором облупившихся, но все еще блестящих никелем хирургических инструментов, бархатные маски различной формы, палаческий капюшон. Последним на стол лег полиэтиленовый пакет, доверху заполненный тонкими металлическими цепями.

"Итак, что и требовалось доказать - она садомазохистка, - глотнув коньяка, начал осмысливать Евгений Александрович результаты своего тайного визита. - И соответственно, заставляла его над собой издеваться. Или сама издевалась. Да, сама. И издевалась не только в интимной обстановке. Принудила жениться на нелюбимой женщине, дергала, мучила. И все из-за собственной матери. Да, из-за нее. Где-то я читал, что садист трагически воспроизводит разрыв с матерью, разрушая другой объект, в частности, сексуального партнера, а мазохист делает то же самое посредством использования своего собственного тела...

А кто из них садист, кто мазохист? В принципе, это не имеет значения.

Нет, имеет. Если он издевался над ней, то мне придется всю жизнь варить Маше овсяную кашке.

Хотя, нет, не придется. Эти небольшие и хорошо залеченные шрамы на руках и шее Святослава Валентиновича, конечно же, не следствие его пристрастия к ежевичному варенью, а результат планомерной сексуальной деятельности его любовницы... А эта картина с женщиной и ее ребенком? На ней ведь изображено то, что сделало Регину психопаткой.

Да, дело, пожалуй, закрыто, пора ехать домой".

Допив коньяк, Смирнов закусил сухой макарониной, изъятой им из кухонного шкафа, и позвонил Маше.

И съел: "Абонент отключен, или временно не доступен".

"Как бы мне эта детективная деятельность не вышла боком, - задышал он, наливаясь ревностью. - Сидит, небось, сейчас в каком-нибудь распрекрасном казино или ресторане, свою красоту нуворишам демонстрируя... Ножка на ножке, сигаретка тонкая меж пальчиков наманикюренных. Нет, я не могу!"

Коньяк, изрядно разбавивший кровь, однако, не позволил Смирнову распалиться. Сказав себе: "Она любит тебя, дурак. И клялась в верности. И ушла в трикотажном костюме, в котором только морковкой на рынке торговать", он прошелся по комнатам, но ничего для себя нового не обнаружил. Правда, в спальне кровать была с решетчатыми металлическими спинками, странными для современных интерьеров, но зато весьма удобными для прикрепления кандалов и наручников всех систем и калибров, а в гостиной в трех местах чуть выше пола в стены были вделаны крючья с ушками-карабинами.

Посидев на корточках перед одним из них и представив обнаженного Святослава Валентиновича, сидящего, съежившись от страха, на стальной цепи, и Регину перед ним, обнаженную или в черном блестящем латексе, с беснующимся скальпелем в одной руке и плеткой, притихшей до поры, до времени, в другой, Евгений Александрович допил коньяк, спрятал садомазохистские принадлежности в тайник и пошел вон.

Когда он, закрыв входную дверь, укладывал ключ под половицу, в его правую ягодицу что-то вонзилось, да с такой силой вонзилось, что он едва устоял на ногах.

8. Он охраняется из ада.

Повернув голову, Евгений Александрович увидел в правой своей ягодице короткую арбалетную стрелу, точнее, ее оперенный конец. От жгучей досады и боли ноги его подкосились, и он чуть не уселся на кирпичные ступеньки крыльца. Вовремя спохватившись, оперся о дверь плечами и принялся всматриваться в сад заслезившимися глазами.

В саду никого не было.