Цыган

— Я хочу, Миша, — сказала она, — чтобы у нас с тобой все было по-честному до конца. Я виновата перед тобой. Да, да, когда я вдруг согласилась за тебя замуж выйти, я все еще любила не тебя, а его. Нет, ты, конечно, и тогда мне нравился, я знаю, из наших девушек любая бы за тебя пошла, но я не хочу и теперь тебя обманывать, будто по любви вышла. И потом, когда уже мы были вместе, я все еще больше любила его, хотя и тебя тоже… — Должно быть, увидев в зеркальце, как при этих словах окаменело лицо Михаила, она поспешила добавить: — Но теперь я только одного тебя люблю. Пожалуйста, Миша, не смотри на меня из зеркальца такими глазами. Я и сама знаю, что зря тебе это рассказываю, но еще хуже и дальше все это при себе носить. Я так понимаю, что между нами ничего скрытого не должно быть. А там, как хочешь…

И, закрывая глаза, она опять опустила голову ему на плечо.

Михаил молча смотрел прямо перед собой. Вдруг колеса самосвала сразу оборвались в глубокую выбоину, скрытую набежавшей в колею водой, и целый столб жидкой грязи обрушился на кабину, сплошь залепив переднее стекло.

Но и ослепленный, Михаил сумел все-таки удержать руль. А неутомимые ползунки, соблюдающие чистоту смотрового стекла, тут же раздвинули перед его глазами черную муть. Опять открылась взору при свете бегущих фар заполненная водой колея в пузырьках дождя.

Лишь однажды, еще на полпути до райцентра, все-таки чуть не вырвало самосвал Михаила из разъезженной колеи, когда ему на повороте вдруг потребовалось разъехаться с какой-то дурной бричкой, которая раскорячилась по самой середине мокрой дороги со своей латаной-перелатаной цыганской халабудой.

— Егор, где ты? Заснул, что ли, на своем троне?!

— Здесь я, не голоси на всю степь. Детишек побудишь. Как же, заснешь по такой дороге. Больше он на тебе едет, чем ты на нем. Это сверток на Мартыновку, туда нам нельзя. Там обязательно милиция должна быть.

— Скоро уже нам никуда нельзя будет. И генерал Стрепетов может от ворот развернуть. А где, спросит, вас в самое горячее время мордовало? Давай, Егор, поедем напрямки через Мартыновку, а там до конезавода рукой подать.

— Ты что же, соскучилась мне передачу за конокрадство в тюрьму носить?

— Ничего я не соскучилась. Нет мочи, руки болят. Как чужие. Нехай вместо тебя меня забирают. Это, скажу, я украла кобылу в Придонском совхозе. На малых детишек мне и срок поменьше дадут.

— Так тебе и поверили. Гляди, Шелоро, навстречь какая-то машина прет.

— А вдруг это, правда, милиция?

— Там под сиденьем нож. Сразу же и руби с этого бока постромки. А я — с другого.

— Я тебе перерублю. А детишек с Будулаем, значит, тут бросим. Нет, это какая-то грузовая. И чего их по ночам носит?! То-то государственного бензина не жалко. Сейчас он нас с головы до ног в грязи выполоскает. Да потуши ты свою чертову фару!

И трудно сказать, сумел бы самосвал Михаила разъехаться на мокрой дороге с этой злополучной бричкой, если бы не возница ее, который до этого скорее всего придремал с вожжами в руках под шорох дождя под нахлобученной на голову клеенчатой венцарадой. Едва лишь щупальца фар дотянулись до конских морд, как он вдруг круто свернул в сторону, к лесополосе. Но когда Михаил, проезжая мимо этого места, пошарил боковой фарой среди голых и мокрых ветвей, там никого не оказалось.

— Тр-р, растреклятые, навязались на мою душу! Далась ему в зубы эта старая цыганская сказка. Да теперь уже и все умные цыгане давно на своих личных машинах кочуют. А ты, жена, погоняй, дергай за вожжи. — Кнут Шелоро остервенело обрушился на конские спины. — Егор, — жалобным голосом позвала она, — где ты там?

Тотчас же голова Егора в картузе с блестящим от дождя козырьком вынырнула из мглы рядом с передним колесом брички. Он все время неотступно следовал за ней на мотоцикле. Мотор чуть слышно шелестел на малых оборотах.

Шелоро накинулась на него:

— Тебе, конечно, хорошо, ты на нем красуешься, как какой-нибудь царь, а мне из-под конских хвостов нюхать. Они мне уже все глаза позаляпали грязью. Все руки повыворачивали. Я, Егор, больше не в силах. — В голосе у нее зазвенели слезы.

— Еще немного потерпи, ласточка. Скоро доедем до парома, а там, считай, дома.

— А где он, наш дом? С детишками под лесополосой, да? Небось генерал Стрепетов уже кому-нибудь другому ключи от нашего коттеджа отдал.

— Не имеет права! — Егор даже голос повысил, как будто генерал Стрепетов мог теперь быть где-нибудь поблизости в ночной степи.

— А ты, значит, Егор, имел право государственный табун бросить, да? Пусть доглядает за ним кто хочет.

— Нет, это ты же первая и сбесилась: дыма хочу понюхать. Тебе первой взбрело.

— Такие цыганки, как Тамила, в кольцах и в браслетах ходят, а я у тебя всю жизнь из-под конских хвостов нюхаю. Ты мне всю жизнь поломал.

— Вон ты как заговорила. Правильно мой отец говорил, что все бабы из гадючьих спинок сделаны. Гадюка будет с тобой в одной постели лежать, а потом возьмет и ужалит.

Шелоро вдруг протянула ему с брички кнут: