Цыганка

Мой друг с женой докурили свои сигареты, и он легонько постучал ногтем по стеклу часов… Мне сегодня еще надо было добираться до Кёльна.

А наша провожатая никак не могла расстаться со мной, «ташкентской весточкой». Все время обрывала себя, спрашивала с надеждой:

— А Юсуфа Рахматуллаевича из «Узбекбирляшу», случайно, не знали? А Оганесяна — он в семидесятых был начальником главка?..

Мой друг открыл дверцу машины, сел за руль. Махнул мне нетерпеливо…

— Красиво у нас, когда охота, – сказала она. – Все егеря окрестные съезжаются, такие костюмы роскошные, все на лошадях… Рога трубят — аж досюда звуки доносятся, воздух-то какой у нас — горный, прозрачный…

Стали уже прощаться совсем. Я села в машину. А она все стояла у дверцы и, наклонившись к окну, повторяла:

— Вы еще приезжайте, я познакомлю вас с графиней, она простая, живая такая, вот на вас похожа, даже внешне… Португалия, а там Испания близко… Такие, знаете, черноглазые края…

— Знаю, – сказала я.

Мы стояли на перроне, ждали поезда на Кёльн. Неподалеку от нас прогуливалась немолодая, но статная, с модной прической на красиво посаженной голове, женщина. Несколько раз мой взгляд задерживался на ней, и я вдруг подумала, что именно такой представляю себе графиню из замка.

И пока я ожидала свой поезд, на перрон прибыла электричка.

Женщина вошла в освещенный вагон, села у окна и, стянув перчатки, принялась, глядя в свое отражение, взбадривать ладонью прическу, поддавая себе легких подзатыльников и похлопывая по вискам, словно приводя в чувство. Взгляд ее был направлен в стекло, в никуда — отстранен… Но я-то видела ее внутри освещенного вагона, и значит, наша мимолетная встреча все еще длилась.

Наконец, поезд дрогнул, качнулся и поволок ее прочь, как волокли в старину неверную жену или потерявшую стыд девицу, прикрутив волосьями к телеге…

Гладь озера в пасмурной мгле

…красота — всегда снаружи; потому что она — исключение из правил. Вот это — ее местоположение и ее исключительность — и заставляет глаз бешено рыскать или — говоря рыцарским слогом — странствовать. Ибо красота есть место, где глаз отдыхает… Главное орудие эстетики, глаз, абсолютно самостоятелен. В самостоятельности он уступает только слезе.

И. Бродский. Набережная Неисцелимых

1

Водители на юге Италии не всегда сигналят по дорожным поводам. Часто они так приветствуют знакомых, притормаживая, чтобы спросить зеленщика Паоло, как чувствует себя жена после родов и достаточно ли у нее молока.

А вот по серпантину, в брезентовой будке мотоцикла, рассчитанной на одного, причем, малогабаритного человека, едут двое — старик со старухой. Не знаю уж, где помещается старухина корма, но голову она уткнула подбородком старику в плечо. Монстр о двух лысых головах тарахтит себе по своим овощным делам, отчаянно сигналя; позади в открытом кузове колышутся на ветру папоротниковые пучки свекольной ботвы.

Насчет скоростей: да, кто-то любит щекотать себе нервы аттракционом «американские горки», а кто-то всю жизнь просто водит автобусы между Сорренто и Амальфи. Переживания похожие. Во всяком случае, для пассажиров.

Однажды я одолевала обморочные местные виражи, пересчитывала туманным от головокружения взглядом кольца горной дороги, нанизанной на отвесные скалы. И все-таки опять рискнула взобраться на сиденье автобуса, что вальсировал над заливом, как цыганский медведь на ярмарке.

* * *

Где-то я уже рассказывала о своих отношениях с иными языками. Но должна кое-что добавить для высокомерных счастливчиков, обладателей многозвучно оркестрованной гортани.

Да, мои связи с иностранными языками беспорядочны.

Перед очередной поездкой в очередную страну я зачем-то вызубриваю десяток глаголов из разговорника и при случае бойко выстреливаю двумя-тремя фразами, грамматическое строение которых мне неведомо; все это, нахрапом приобретенное, спотыкается о каменный иврит, который не желает уступить ни пяди, перемежается мусорными «эбсолютли» и «импосибл», сопровождается возгласами и дирижерскими взмахами обеих рук в неопределенные стороны; но главное, эти чертовы «данкешён», «варум» и «цузамен», что застряли от весенних немецких гастролей, подло выскакивают в совсем, казалось бы, ловко сбитой английской фразе, довершая образ диковатой и очень общительной русской тетки с израильским паспортом.

— Да, – вздыхает мой муж. – Трудно быть полиглотом…

Вот Борис никогда не заботится о том, чтобы кто-то где-то понял его правильно. У него своя метода: он повторяет за собеседником последнее слово и широко улыбается.

— Грация! – несется нам вслед от официантки, довольной чаевыми.

— Грация, – галантно повторяет мой муж, и ступенек через пять добавляет себе под нос: — Грация за изжогу!