Цзян

— Понятия не имею. — Его круглое лицо снова осветилось улыбкой. — Так давай зайдем внутрь? Здесь есть что...

Но Чжилинь уже мчался по пыльной улице. Какая-то собака увязалась за ним и с лаем гналась по пятам.

* * *

Несмотря на все свои старания, он так и не смог найти Цзяна. Может, это и к лучшему. Цзян был частью этого замечательного сада, и в памяти Чжилиня он так и остался среди своих ирисов и олеандров, под сенью бамбука и лимонного дерева. У него было худое лицо и высокий лоб философа, но под ногтями его навеки поселилась бурая земля, которую он возделывал с таким тщанием. Колени на его брюках были всегда грязны от влажной почвы.

Ребенком Чжилинь жалел, что не унес с собой чего-либо осязаемого, хотя бы камешка, вроде того, что Цзян однажды на его глазах уронил в пруд, — на память об этом удивительном месте. Когда он подрос, то перестал жалеть. То, что Цзян заложил в своем саду, должно остаться там, — вплоть до камешка. Чжилинь унес с собой из сады нечто более ценное, чем глупые реликвии детства: он унес мировоззрение.

Семена этого мировоззрения запали в его душу через попытки понять идею, заложенную Цзяном в его творении. Этот человек так мастерски использовал язык парковой архитектуры для передачи чего-то более важного, чем просто иллюзия. Вот этого-то большинство людей и не могло понять, и они разочаровывались, когда Цзян пытался раскрыть им секреты своего мастерства.

И Чжилинь понял почему. Эффекты контрастов и сходства использовались мастером для пробуждения чувств и создания определенного настроения. Люди, не знающие секретов этого юнь линя,

просто входили в него, подвергались воздействию этих эффектов и, сами того не замечая, изменялись внутри.

Постепенно Чжилинь начал понимать, что этой методологией можно широко пользоваться в жизни вообще. Если ты даешь людям то, что они хотят получить, то абсолютно неважно, как это делается. Даже если это иллюзия, то все равно: пусть они ее получат. Потом сами разберутся, что к чему. И ни в коем случае не надо раскрывать секреты своих фокусов. Это как при искусственном вскармливании ребенка: его ничуть не волнует, из каких компонентов состоит смесь, которую он потребляет.

Вот такие примерно мысли копошились в юном сознании Чжилиня, когда он покидал Сучжоу. Потом они постепенно развились в теорию, которую он про себя назвал «искусственнической».

* * *

Шанхай, пожалуй, является самым удачно расположенным городом во всем Китае. Это единственный крупный порт центрального Китая, который не отрезан горами от внутренних районов. Он расположен в морских воротах бассейна реки Янцзы, одного из самых богатых регионов всего континента. Повезло Шанхаю.

Повезло и отцу Чжилиня, талантливому инженеру-технологу, что он получил вовремя повышение и был направлен из Сучжоу в такое место, где его талант мог быть использован наилучшим образом — в Шанхай.

До Симоносекского договора спрос на инженеров-технологов был весьма ограничен и, можно сказать, отец Чжилиня опережал свое время. Так что в его сыне это качество можно в какой-то степени считать наследственным.

Так или иначе, волны промышленной революции, начатой японцами в этом городе в 1895 году, вынесли семейство Чжилиня из тихой заводи Сучжоу в бурные волны современного восточного мегаполиса, уже в те годы вышедшего на первое место в Китае по количеству населения.

Кроме престижной и более высокооплачиваемой работы для отца, Шанхай предоставил Чжилиню и его братьям прекрасные возможности для продолжения образования. Он и его младший брат поступили в университет, а средний брат предпочел пойти в Шанхайский технологический институт.

Культурные горизонты Чжилиня стремительно раздвигались: он освоил английский язык, обзавелся множеством друзей, среди которых были и «чужеземные черти», испытал влияние не только старших, но и ровесников. Но ничто при этом не заглушило ростков, посеянных Цзяном. Скорее, они еще более укрепились.

В Китае, вопреки распространенному мнению, живут не одни китайцы. Более того, с некоторых пор определенные регионы этой страны даже контролируются не одними китайцами. К этому факту можно относиться по разному. По мнению Чжилиня, суждения многих из его сверстников насчет «чужеземных чертей» так же отдавали нафталином, как и суждения представителей старшего поколения. Старики верили в конфуцианское терпение. В период Средней империи господство на всей обширной территории Китая принадлежало китайцам, и к этому, по их словам, все и вернется в свое время. А пока они советовали терпимо относиться к иностранцам. С другой стороны, многие ровесники Чжилиня отличались нетерпимостью, требовали отвечать чужеземцам ударом на удар, мстить им за все реальные и воображаемые обиды.

Чжилинь считал оба подхода глупыми и близорукими. Цзян учил его анализировать свои ошибки, а не упорствовать в них. То есть пользоваться ими как уроками истории. Подрастая, Чжилинь не мог не заметить, что этот подход особенно оправдан в отношении к историческим ошибкам страны.