Тучи сгущаются (СИ)

Асеро ужасно смутился тем, что помешал работе, а ещё более тем, что увидел ровесницу старшей дочери в таком легкомысленном виде, и потому в первый момент не знал как начать.

-- Срамота, ? сказал Славный Поход, ? неужели людей так обязательно надо рисовать в голом виде? Можно же без этого обойтись.

-- Нельзя, ? ответил художник, так и не оторвавшись от своего занятия, ? если белые люди выставляют рабов и рабынь на рынках нагими и полунагими, то я не могу их рисовать одетыми.

Асеро подошёл к мольберту и заглянул через плечо. Она действительно изображала рабовладельческий торг, и среди невольников была точная копия той красавицы, которую они только что спугнули. Впрочем, на картине её нижнюю часть тела была скрыта за кем-то из её лишь контурно намеченных товарищей по несчастью, а грудь она стыдливо прикрыла, так что всё внимание зрителя поневоле приковывало её лицо, на котором отражались стыд, отчаянье и испуг. Бояться ей при этом было чего -- к ней с явно нескромными целями протягивал руку потенциальный покупатель-европеец.

-- Всё равно срам и непристойность, ? ответил Славный Поход, ? ну все мы знаем, чем белые люди промышляют, но рисовать-то это зачем?

-- Затем, что не все могут себе это представить и не все могут съездить к христианам, чтобы это увидеть. Я видел работорговлю в дни своей юности, и хочу запечатлеть это прежде, чем сложу свои руки навсегда.

Тут художник обернулся, и Асеро увидел, что тот очень стар, по возрасту годится ему в отцы, а своей юной модели -- в дедушки. Но ещё больше Асеро поразило то, что хотя старик не мог не заметить льяуту на головах вошедших, он и продолжал вести себя так, точно перед ним -- обычные горожане.

-- Скажи мне, Графитовый Карандаш, ? начал Асеро, ? тебе передавали про мою просьбу снять копию с картины твоего отца?

-- Передавали. Но сделать я это могу лишь при одном условии.

-- При каком? Ты знаешь, что я могу если не всё, то очень многое.

-- Сними свой запрет на показ моей картины.

-- Но я ничего не запрещал, ? удивлённо развёл руками Асеро.

-- Не лукавь, государь, Жёлтый Лист запретил показ от твоего имени. Даже у себя я обязан держать её за занавеской, чтобы не увидели случайные посетители.

-- Там что, опять что-то непристойное? ? спросил Славный Поход.

-- Нет там ничего непристойного, впрочем, Жёлтый Лист считает иначе, ? ответил художник, подошёл к стене и отдёрнул занавеску и Асеро на некоторое время потерял дар речи от изумления и восхищения.

Полотно было подписано "Атауальпа в Кахамалке", впрочем, сюжет картины был понятен любому мало-мальски знакомому с историей родной страны тавантисуйцу. В левой части картины был изображён царственный пленник, с болью и отчаяньем смотревший в окно под потолком справа, где сквозь решётку был виден кусочек синего неба, зелени и какая-то птичка. Кандалы пленника переливались стальным блеском, который казался мертвенным на фоне желтого одеяния и золотых украшений. Внизу под окном был расположен низенький столик с изысканными яствами и напитками, но было очевидно, что царственный пленник не притрагивался к еде. Разве может вся эта роскошь радовать того, кто потерял свободу и обречён на унизительную казнь? Хотя Асеро не знал, что натюрморты с дорогой посудой и увядающими цветами и фруктами для европейских художников являются символом быстротечности времени и неумолимо приближающейся смерти, а вино в чаше -- символом страдания, которые герою предстояло испить, но картина была вполне понятна и без такой расшифровки.

-- И что Жёлтому Листу могло тут не понравиться? ? спросил наконец Первый Инка, обращаясь не столько к автору картины, сколько к самому себе.

-- Возможно, он считает неправильным напоминать о поражениях, ? сказал Славный Поход.

-- Но у нас итак эту историю знает каждый школьник, ? возразил Асеро, ? хотя знать -- одно, а вот так увидеть -- другое.

-- Жёлтый Лист увидел в этой картине непочтение к потомкам Солнца, ? ответил Карандаш.

-- Что за бред, ? сказал Асеро, ? я не вижу здесь никакого непочтения. Похоже, Жёлтый Лист решил на всякий случай перебдеть. Когда-то такие как он "Позорный мир" пытались запретить, но хотя теперь это кажется смешным, урок не всем впрок. Разрешение я могу написать сегодня же, а с Жёлтым Листом я поговорю.

-- Умоляю тебя, государь, сними его с должности Главного Оценщика. Сам видишь, что из-за его желания перебдеть многие прекрасные произведения не могут дойти до народа.

-- Хорошо, сниму. Кого бы хотел видеть ему на замену?

-- Государь, а зачем ему замена? Зачем вообще кто-то должен оценивать наши творения на предмет крамолы? Почему ты не можешь предоставить свободу творить для пера и кисти?

-- Нет, этого я сделать не могу, ? ответил Асеро, густо покраснев, ? я верю, что лично ты честен и ничего дурного не замышляешь. Но можно ли так поручиться за всех, кто держит в руках кисть и перо?

-- Поверь тому, кто держит в руках кисть не один десяток лет, ? сказал старик, ? мы можем рисовать только правду. Неправду написать просто невозможно, кисть тебя не послушается.

-- Почему?